№ 2
"Музыка его души"
Никогда не заговаривайте с незнакомцами. Если бы Ян Новак следовал этой рекомендации, его судьба сложилась бы иначе. Может быть даже так, как он и мечтал, и вы бы сейчас слушали его музыку у себя в офисе или в автомобиле, возможно даже, сходили бы на его концерт. Но тогда, три года назад, все планы Новака рухнули после одного короткого разговора. Я расскажу вам его историю.
Мостовые Праги многое помнят. Они помнят, как по ним ступала нога Джона Ди и Кафки, хранят память о тяжелой поступи создания Лева бен Бецалеля и стальных гусеницах русских танков. И вот сейчас они впитывали в себя следы поношенных кроссовок Яна Новака, молодого человека двадцати двух лет от роду с грандиозными планами на будущее. Его длинные рыжие волосы были собраны на затылке в конский хвост, потёртые джинсы будто хвалились своими рваными ранами, сквозь которые сверкали коленки их владельца, а застиранная черная майка крупными красными буквами вопрошала: „Who the fuck is D&G?”. В левой руке он держал рюкзак со своими пожитками, а правой поддерживал лямку чехла из кожзаменителя, в котором помещалась его главная ценность – гитара.
В Прагу Ян приехал из Опавы по приглашению друзей, которые на целых три месяца оставили ему свою квартиру, уехав на заработки куда-то в Ирландию. Новак решил, что для него это будет неплохим шансом попытать счастья в столице, продемонстрировать здесь свои способности музыканта. Он рассчитывал для начала устроиться в каком-нибудь баре из тех, где играют живую музыку и отдыхают многочисленные иностранцы, а там уже на него обязательно обратят внимание: продюсеры и владельцы звукозаписывающих компаний тоже ведь люди, они тоже где-то пьют пиво с сосисками. И потом где как не в таких вот местах они выискивают новые таланты, как рассуждал про себя Новак.
Несколько часов в дороге давали о себе знать: Яну нестерпимо хотелось закурить. Пристроив вещи на уличную скамейку, он подцепил из пачки сигарету, прикурил и сделал глубокую затяжку. Оглядываясь по сторонам, Новак вдруг поймал на себе взгляд одного из своих недавних попутчиков. Ян хорошо запомнил этого пожилого человека, который будто сошел с карикатуры Бидструпа – невысокий, с округлым брюшком, в нелепых круглых очках, одетый, невзирая на теплую майскую погоду, в долгополый плащ и старомодную шляпу. В рейсовом автобусе этот забавный господин сидел через проход от Янова места и то и дело бросал взгляды на зажатый между ног музыканта чехол с гитарой.
– Интересуетесь музыкой? – Неожиданно для себя заговорил Ян.
– А вы хороший музыкант, молодой человек? Да, мне это интересно, если так. – Ответил экс-попутчик. – Вы не ищете работу?
– Угадали. А вы, значит, можете мне ее предложить? – откровенно забавляясь, спросил Новак.
– Вот, возьмите. – Случайный собеседник, покопавшись в видавшем виды портмоне, извлек на свет маленький прямоугольник визитной карточки и протянул ее молодому человеку, – думаю, у меня найдется для вас дело.
– Магазин музыкальных инструментов Клостера? – прочел аккуратную типографскую надпись Новак.
– Да, это в Старом Месте, а Густав Клостер это, как вы понимаете, я.
– Меня вряд ли заинтересует работа продавца в вашем магазинчике, пан Клостер, но спасибо, – с улыбкой ответил Ян.
– О нет, работа будет по вашей специальности, – комично выставив перед собой ладони, воскликнул Клостер. – Если вы хороший музыкант. – Добавил он.
Две недели в Праге не принесли Яну Новаку никакого результата в плане начала его карьеры музыканта. Денежные сбережения стремительно улетучивались, а работу он так и не нашел. И вот теперь он стоял в помещении небольшого музыкального магазинчика в Старом Городе.
– Я закрываю магазин через десять минут, молодой человек, – сообщил Новаку владелец, глянув на него поверх своих круглых очков.
– Меня зовут Ян Новак, вы мне не так давно предлагали работу у себя.
– Я помню вас, юноша. Я скоро закрываю, а после займусь вами.
Подсобное помещение магазинчика было лишено окон и скудно освещалось единственной электрической лампочкой. Вдоль одной из стен тянулись стеллажи, заваленные товаром, а возле стены напротив стоял массивный рабочий стол из мореного дуба. Дальняя часть помещения была огорожена грязной матерчатой ширмой. Клостер поставил перед входом жесткий стул и жестом пригласил Новака садиться, сам же он встал подле ширмы.
– Играйте, пан Новак.
Ян расчехлил гитару, устроился поудобнее и начал наигрывать мелодию собственного сочинения. Он все еще не понимал, какую работу ему может предложить этот странный человек, но старался продемонстрировать действительно хорошую игру. Клостер же, казалось, слушал его вполуха, то и дело зачем-то поглядывая за ширму. Спустя минут пятнадцать он взмахом руки остановил игру Новака.
– Что ж, играешь ты сносно. К сожалению, это не то. Я готов платить только тому, кто будет играть самозабвенно, играть от души. Не смею больше задерживать.
– Постойте! – Ян был в растерянности, – я могу сыграть что-нибудь другое, что бы вы хотели услышать, какая музыка вам нравится?
– Мне не так важно что ты играешь, мне важно как. Ты можешь лучше?
– Да, могу! – В душе Новака зашевелилась обида, – могу и лучше. Конечно.
– Тогда играй. Играй от души.
Ян закрыл глаза и тронул струны гитары. Несколько секунд, показавшихся ему растянувшимися до минут, он размышлял, что ему сыграть. Наконец он остановился на балладе, которую сочинил года два назад. Написанные к ней слова Новак давно позабыл, теперь он попросту стеснялся их, – глупых, наивных – но сама музыка ему нравилась. Ян вернулся к тем ощущениям, что побудили его написать эту мелодию: грусть, ощущение потери, обида. Затем его пальцы сообщили это настроение струнам и гитара запела, посылая его настроение во внешний мир. Он отослал все свои мысли куда-то на задворки сознания, остались одни чувства. Ян играл, и в нём рождалось какое-то невиданное доселе ощущение, ему казалось, что музыка, которую он извлекает из своего инструмента, мягкими волнами струится куда-то прочь от него, подхватывая часть его естества, сплетается с его душой и несет ее вперед, оставляя тело, перебирающее пальцами струны, позади.
В реальный мир Новака вернули размеренные хлопки: Густав Клостер, все так же стоявший возле замаранной ширмы аплодировал.
На следующий день Новак вновь направился в магазинчик Клостера. Вчера он был слишком увлечен мыслями о своих новых ощущениях, чтобы подумать о том, сколь странную работу ему предложил Клостер. Сегодня же Яна терзали сомнения: владелец магазина заплатил ему очень хорошие деньги и наказал вернуться на следующий день в то же время. На вопрос, где же ему предстоит играть, музыкант получил довольно странный ответ. Клостер хотел, чтобы Новак играл для него одного, там же в полуосвещенной подсобке. Может, этот Клостер какой-то странный извращенец? Впрочем, деньги он предлагал действительно неплохие и платить обещал сразу, а если старик вдруг попробует приставать – что ж, Ян был достаточно крепким парнем, постоять за себя он сумеет.
Пристроившись на стуле, Новак взял в руки гитару. Он немного волновался: сумеет ли он сыграть так же, как вчера? Всю ночь перед этим Ян ворочался и по-настоящему заснул лишь под утро, в те короткие мгновения ночного сна его мучили какие-то невнятные кошмары, лишенные четких зрительных образов, и сейчас Новак чувствовал себя немного не в форме. Но вот он начал играть и понял, что приобретенное вчера умение никуда не делось, Ян по-прежнему мог полностью отдаться своей музыке. Теперь он играл тревожную мелодию, написанную Металликой по мотивам лавкрафтовских новелл. Новак не мог объяснить, зачем он выбрал именно эту вещь. Музыка будто выдергивала из гитариста незримые нити, сплеталась с ними в тугие жгуты и резкими рывками устремлялась вперед. Новак уже не боялся упустить это ощущение, он знал, что оно никуда не пропадет, если приоткрыть глаза. Клостера, казалось, совершенно не интересовала заказанная им музыка, он стоял вполоборота к музыканту и смотрел на что-то, находящееся за матерчатой перегородкой, изредка кивая головой. Впрочем, Яна в данный момент мало интересовал этот эксцентричный старик, он закрыл глаза и продолжил наслаждаться своей игрой.
Придя домой, Новак совершенно без сил повалился на кровать. Видимо, давал о себе знать вчерашний недосып. Кое-как стянув с себя одежду и скинув ее на пол, Ян нырнул под тонкое одеяло. Сны, явившиеся ему этой ночью, были неприятными. Вновь какая-то беспричинная тревога, но на этот раз вкупе с быстро мелькающими видениями. Продолжительней и ярче прочих был один странный образ: Ян одними лишь глазами присутствовал в какой-то комнатенке, в центре которой стояла большая деревянная бочка. Внутри нее плескалась какая-то грязная жижа, в которой плавали омерзительного вида белесые комочки. Откуда-то из затененных углов комнатки доносился жалобный скулеж флейты.
Ян Новак уже пять дней работал на Клостера. Возвращаясь после очередного концерта для одного слушателя, Ян решил, что с него хватит. Какого черта там происходит? Для чего чудаковатому старику понадобился вдруг музыкант, на которого он почти не обращал никакого внимания. За что платил такие деньги? Кроме того, Новак, кажется, чем-то заболел, он ощущал упадок сил, по ночам его лихорадило, и снились непрекращающиеся кошмары. Он посчитал что достаточно уже заработал за эти последние дни и по горло сыт Прагой, которая утратила для него свою первоначальную веселую праздничность и начала казаться мрачной и давящей своей старинной архитектурой. Завтра же он оставит соседям ключи и записку для своих друзей и возьмет билет до Опавы.
Ночь снова увлекла Новака в мир тревожных видений. На этот раз они изменились. Не было больше обрывочных образов, сон был ярким и реалистичным. Он был Яном Новаком, и одновременно он знал, что зовут его Матей, он был бедным уличным флейтистом, которому повезло быть замеченным и взятым в помощники самим мастером Клостерхаймом, может быть, единственным по-настоящему ученым человеком, среди всей этой своры шарлатанов, которых ныне пригрел в Пражском Граде под своим крылом добрый император Рудольф.
– Арнальдус из Виллановы, Парацельс и прочие – вся их писанина оказалась дичайшим вздором! – размахивал руками мастер Клостерхайм. – Ингредиенты просто гниют и ничего не происходит. Но я, мой мальчик, нашел способ, да, ты и сам видел, что происходит в чане с питательной средой. И я знаю, я нашел, как собрать из всего этого гомункула и вот тут мне понадобится твое мастерство.
– Мастер, я буду счастлив быть хоть сколько-то сопричастным к вашему великому труду, – прошептал Матей-Ян, – подумать только: вы создаете новую жизнь из неживых элементов, это...
– Да, да, – перебил его Клостерхайм, – но это лишь забавный эксперимент, не более. Бестолковый, если не найти ему практического применения. Впрочем, не будем торопить события. Сейчас ты будешь играть. Играй, играй от души.
Матей играл и с восхищением наблюдал, как рождаемая им чистая музыка заставляет вибрировать созданную великим алхимиком субстанцию, как постепенно растет в ней новая жизнь.
Внезапно Новак очнулся от своего видения. Он обнаружил себя не в своей постели, а сидящим на стуле в помещении за торговым зальчиком магазина музыкальных инструментов Густава Клостера. Его пальцы терзали гитарные струны, и музыка, сплетаясь с вытекающей из него жизненной силой в незримую жирную пуповину, тянулась в дальний конец помещения, где возле упавшей на пол ширмы стояла большая деревянная бочка. Страх шевельнулся где-то в глубине души Новака, но тут же иссяк. На страх, как и на другие эмоции, не было сил. Яну должно было их хватить, чтобы доиграть свою музыку до конца. Его пальцы сами механически перебирали струны, и он равнодушно глядел на склонившегося над бочкой старика, с которого слетела вся его карикатурность. Сейчас Клостер больше походил на какого-то злобного пингвина, сжимавшего в правой руке старую флейту. Он жадно смотрел на плескавшуюся в чане жижу, в которой ворочалось нечто массивное.
– Довольно! – выкрикнул Клостер и повелительным жестом остановил пальцы Новака.
Гитара с грохотом упала на пол, руки музыканта обвисли безвольными плетьми. Ян без всякого интереса смотрел, как старик поднес к губам флейту и извлек из нее три скулящих ноты, как из жижи поднялось бледное, рыхлое тело. Флейта издала резкий звук и восставший гомункул, проведя по комнате лишенным всякой искры разума взглядом, повернулся к Клостеру, подался к его лицу, вытягивая подбородок. Старик, которому короткая игра на флейте, казалось, стоила невероятных физических усилий, тяжело дышал.
Новак закрыл глаза. Его сознание угасало, он уже не слышал как флейта издала долгий протяжный звук, как рухнуло, будто подкошенное, безжизненное тело старика. Он уже не видел того, что последовало вслед за этим: как белесая тварь неуклюже выбралась из чана и сделала несколько робких шагов, привыкая к своему телу. Тот, кого в прежнем облике звали Густавом Клостером, встал посреди комнаты и с наслаждением потянулся, разминая свои новые молодые суставы.
Всего этого Ян Новак уже не видел. Его последние мысли уже растворялись в едва слышной, утихающей музыке. Музыке его души.
