VI. ДЕТИ О СМЕРТИ
Восьмилетний октябренок сказал:
- Аня, я десять раз смотрел "Чапаева", и все он утопает. Может быть,
пойти с папой?
Ему хочется думать, что гибель Чапаева - киноошибка и что эту грустную
киноошибку он может исправить, добившись, чтобы Чапаев остался в живых. В
понимании ребенка счастье - это норма бытия, и оттого трагический конец
фильма о любимом герое показался ему противоестественным.
Тем персонажам, которые милы ребенку, все на свете должно удаваться, и
никоим образом нельзя допускать, чтобы они умирали, так как, повторяю, с
ними он чаще всего отождествляет себя.
Замечательны в этом отношении поправки, которые в разное время внесли
два трехлетних мальчугуна в рассказанную им "Красную Шапочку".
Один из них, Андрейка, тотчас же нарисовал иллюстрацию к сказке в виде
какой-то бесформенной глыбы и объяснил окружающим:
- Это камень, за ним спряталась бабушка. Волк не нашел ее и не съел.
Второй мальчуган, Никита (по-домашнему - Китя), обеспечил себе такую
же уверенность в полном благополучии мира, выбросив из сказки все то, что
казалось ему грустным и пугающим. Правда, сказка вышла чересчур уж
короткая, но зато вполне утешительная. Китя рассказал ее так:
- Жила-была девочка-шапочка и пошла и открыла дверь. Все. Я больше не
знаю!
- А волк?
- А волка не надо. Я его боюсь.
"Волка не надо!" Спрашивается: может ли такой оптимист, не приемлющий
ни малейших упоминаний о страхах и горестях жизни, ввести в свое сознание
трагическую мысль о смерти - чьей бы то ни было, но говоря уже о
собственной?
Если вы вздумаете рассказать ребенку всю правду о смерти, он, из
вечного детского стремления к счастью, немедленно примет все меры, чтобы
заменить эту правду соответственным мифом.
Вася Катанян, четырех лет, недоверчиво спросил свою мать:
- Мама, все люди умирают?
- Да.
- А мы?
- Мы тоже умрем.
- Это неправда. Скажи, что ты шутишь.
Он плакал так энергично и жалостно, что мать, испугавшись, стала
уверять его, что она пошутила.
Он успокоился сразу:
- Конечно, пошутила. Я же знал. Сначала мы будем старенькие, а потом
опять станем молоденькими.
Таким образом, он почти насильно вернул себе необходимый ему оптимизм.
А.Шаров в своей интересной статье "Языки окружающего мира" приводит
следующий рассказ педагога о трехлетнем Коле:
- Когда мы первый раз выезжали на дачу и воспитательница повела
малышовую группу на прогулку, Коля шел позади. Потом вдруг остановился и
склонился к траве. Воспитательница подошла и поторопила: "Идем, идем!" Он
показал на мертвую синичку и спросил.
- Почему она не летит?
- Птица дохлая, - сказала воспитательница и прикрикнула: - Да иди же
ты!
Всю прогулку мальчик был молчалив, задумчив. Утром проснулся раньше
всех. Босиком побежал к опушке леса. Синички там не оказалось. Он бегом
вернулся и, дождавшись воспитательницы, задыхающимся, немыслимо счастливым
голосом воскликнул:
- Тетя Маша! Все-таки она улетела!..
Мальчик так и не принял смерти. Так и утвердил вечность жизни*.
______________
* "Новый мир", 1964, ь 4, стр. 143.
Вспоминается Егорушка из чеховской "Степи":
"Вообразил он мертвыми мамашу, о.Христофора, графиню Драницкую,
Соломона. Но, как он ни старался вообразить себя самого в темной могиле,
вдали от дома, брошенным, беспомощным и мертвым, это не удавалось ему:
лично для себя он не допускал возможности умереть и чувствовал, что никогда
не умрет..." (гл. VI).
Оптимизм нужен ребенку, как воздух. Казалось бы, мысли о смерти должны
нанести этому оптимизму сильнейший удар. Но, как мы только что видели,
ребенок чудесно забронирован от подобных скорбей. В его душевном арсенале
есть достаточно средств для защиты необходимого ему оптимизма. Едва только,
на исходе четвертого года, ребенок убеждается в неотвратимости смерти для
всего существующего, он торопится тотчас же уверить себя, что сам он вовеки
пребудет бессмертен.
В автобусе круглоглазый мальчишка лет четырех с половиною глядит на
похоронную процессию и говорит с удовольствием:
- Все умрут, а я останусь.
Великолепно выражена эта детская жажда бессмертия в той же повести
Веры Пановой "Сережа":
"- Мы, что ли, все умрем? [- спросил у взрослых шестилетний малыш.]
Они смутились так, будто он спросил что-то неприличное. А он смотрел и
ждал ответа.
Коростелев ответил:
- Нет. Мы не умрем. Тетя Тося как себе хочет, а мы не умрем, и, в
частности, ты, я тебе гарантирую.
- Никогда не умру? - спросил Сережа.
- Никогда! - твердо и торжественно пообещал Коростелев.
И Сереже сразу стало легко и прекрасна. От счастья он покраснел -
покраснел пунцово - и стал смеяться. Он вдруг ощутил нестерпимую жажду:
ведь ему еще когда хотелось пить, а он забыл. И он выпил много воды, пил и
стонал, наслаждаясь. Ни малейшего сомнения не было у него в том, что
Коростелев сказал правду: как бы он жил, зная, что умрет? И мог ли не
поверить тому, кто сказал: ты не умрешь!"
- Мама, - говорит четырехлетняя Анка, - все люди умрут. Так должен же
будет кто-нибудь вазочку (урну) последнего человека на место поставить.
Пусть это буду я, ладно?
Замечательны те многообразные и хитроумные способы, при помощи которых
ребенок отгоняет от себя мысль о смерти.
Самообслуживание оптимизмом - могучий закон детской жизни.
Таточка Харитон услыхала от няни песню:
И никто не узнает,
Где могилка моя.
И стала петь ее так:
И никто не узнает,
Где могилка твоя.
Няня говорит:
- Ты неверно поешь. Нужно петь: "Где могилка моя".
- Я так и пою: "Где могилка твоя"*.
______________
* Возможно, Таточкин вариант этого двустишия был связан также и с тем
обстоятельством, что маленькие дети еще не тверды в правильном применении
слов "я" и "ты" (см. рассказ Л.Пантелеева "Буква "ты").
Бабушка умерла. Ее сейчас закопают. Но трехлетняя Нина не слишком-то
предается печали:
- Ничего! Она из этой ямки переляжет в другую, полежит-полежит и
выздоровеет!
Мертвые для маленьких бессмертны.
Л.М.Николаенко повела трехлетнюю Марину на кладбище и посадила на
могиле ее бабушки клен. Вернувшись, девочка сказала с удовольствием:
- Наконец-то я увидела бабушку Лиду!
- Что ты, Мароша! Ты видела только ее могилку.
- Нет, я видела, как она сама выглядывала в ту ямку, в которую вы
сажали деревце.
Девочка пяти лет пришла с мамой на кладбище и вдруг увидела пьяного,
который шел, шатаясь, за кустами.
- А этот дядя уже выкопался из могилки?
У Вересаева записан такой разговор:
"- Знаешь, мама, я думаю, люди всегда одни и те же: живут, живут,
потом умрут. Их закопают в землю. А потом они опять родятся.
- Какие ты, Глебочка, говоришь глупости. Подумай, как это может быть?
Закопают человека большого, а родится маленький.
- Ну что ж! Все равно как горох! Вот такой большой. Даже выше меня. А
потом посадят в землю - начинает расти и опять станет большой".
Прошло много лет, и мне сообщили о такой же гипотезе, снова выдвинутой
трехлетним ребенком.
- Хоронят старых людей, - это их в землю сеют, а из них маленькие
вырастают, как цветы.
Младшим дошкольникам смерть представляется сплошным удовольствием.
Волик спрашивал о каком-то покойнике:
- А на чем он ехал хорониться?
- Ты ведь видел, как хоронят.
- Это когда в ящике катают на лошадке? Да?
Жалеть умирающих - не детское дело.
- Я умру, - говорит мать. - Меня сожгут.
- А как же твои туфли? - ужасается дочь (двух с половиною лет).
Фелик вбегает в комнату:
- Мама, я хочу быть курсантом: их хоронят с музыкой, - и шапка на
гробу!
Похороны без музыки вообще никуда не годятся.
- Почему умер не играет? Я хочу, чтобы умер играл!
Зато, когда "умер играет", можно встать у окна и хвастать:
- Скоро и моего папу так повезут!
- Наташа, кого хоронят?
- Не поймешь: их много, и все шевелятся.
Скончался дядя Шура. Сегодня хоронят.
- А пойдет за ним музыка?
- Нет, он не военный.
- А ты военный?
- Нет.
- А дядя Гога военный?
- Нет. А что?
- Музыку охота послушать.
- Из нашего дома вынесли лодку, а потом еще лодку, в ней умертый дядя,
положили его на грузовик, закрыли другой лодкой и увезли.
- Моя бабушка никогда не умрет. Дедушка умер - и хватит.
В соседнем дворе умерла старуха.
- Нет, старик! Я сам видел, что старик! Впереди несут гроб, а старика
ведут под руки, а он плачет, не хочет хорониться.
Хоронят женщину. Над нею плачет осиротелая дочь. Сироту уговаривают,
чтобы она перестала, но она продолжает рыдать.
- Какая непослушная! - возмущается Юрик и, желая, чтобы его похвалили,
спешит заявить своей матери:
- Вот когда ты умрешь, я ни за что плакать не буду.
- Мама! Поехал покойник, а за ним идет большая очередь.
Мать моей правнучки Машеньки пишет:
"Вот примерная эволюция ее представлений о смерти. Сперва девочка,
потом - тетя, потом - бабушка, а потом - снова девочка (в два с половиною
года). Тут пришлось объяснить, что очень старенькие бабушки и дедушки
умирают, их закапывают в землю.
После чего она спросила у бабеньки:
- А почему вас еще в земельку не закопали?
Одновременно с этим возникла боязнь смерти (в три с половиною года):
- Я не умру! Не хочу лежать в гробике!
- Мама, ты не будешь умирать, мне без тебя скучно будет! (И слезы.)
Однако к четырем годам примирилась и с этим".
Когда дети становятся старше, эгоистическая забота о личном бессмертии
и о бессмертии ближайших родных начинает сменяться у них бескорыстной
мечтой о бессмертии всего человечества. Украинский ученый Н.Н.Гришко
сообщил мне о таком разговоре:
- Мама, я тоже умру? - спросила девятилетняя Галка.
- Непременно.
- А скоро?
- Лет через сто.
Галка заплакала.
- Не хочу, мамочка, умирать, хочу жить тысячу лет.
Пауза.
- Я, знаешь, мама, буду учиться на "отлично", потом буду докторшей и
выдумаю такое лекарство, чтобы люди никогда не умирали.
- Это тебе не удастся.
- Ну тогда, чтобы люди жили не меньше ста лет. Я буду обязательно
такое лекарство выдумывать.
Этот разговор замечателен тем, что в нем детский эгоцентризм сменяется
(буквально у нас на глазах) горячей заботой обо всем человечестве.
Ляля Цвейберг пяти лет говорит:
- Вот ведь большие дяди и тети, а чем занимаются - хоронением! Я,
конечно, не боюсь, нет, но ведь жалко - хороняют и хороняют, ведь людей
хороняют. Пойдем и заявим в милицию - ведь жалко людей-то!
Буквально такое же не-личное чувство прорвалось у пятилетней Сашеньки:
- Зачем люди умирают?.. Мне жалко. Мне всех людей жалко, и чужих
жалко: зачем они умирают? (Дневник Ф.Вигдоровой.)
Е.Калашникова пишет мне про пятилетнего Мишу, который, услышав о
смерти знакомого, сообщил одному из гостей:
- Дядя, а ведь, знаете, умереть - это очень плохо. Ведь это на всю
жизнь!
Двое ребят:
- Не ешь зеленых вишен, умрешь.
- Нет, не умру.
- Видел: вчера хоронили дедушку? Когда был маленький, он ел зеленые
вишни - вот и умер.
О своей внучке Аленушке художник В.М.Конашевич пишет:
"Уговаривает нас с бабушкой не умирать, пока она не вырастет: она
изобретет лекарство от старости и от смерти. Потому что смерти не должно
быть".
Пятилетняя Лена обещает отцу:
- Я всегда буду тебя помнить - даже когда ты умрешь.
И тотчас перебивает себя:
- Нет, лучше мы вместе умрем. А то мне будет очень жаль, если ты
умрешь скорей меня.
Отражая в своем сознании реальную действительность, ребенок по самому
существу - материалист. Иначе и быть не может: таким формирует ребенка его
жизненная, повседневная практика. Факты, приведенные на предыдущих
страницах, свидетельствуют, до какой степени чужда ему всякая мистика.
Трезвость суждений ребенка способна поставить в тупик даже взрослых.
Сидит, например, трехлетняя девочка, и на лице у нее трудная дума.
- Наташа, о чем ты задумалась?
- Кто будет хоронить последнего человека?
Вопрос деловой, практический: кто похоронит покойника, когда и
похоронщики будут в могиле?
У Елизаветы Шабад, в ее книжке "Живое детское слово", приводится такой
разговор маленького здравомысла с отцом:
- Папа, если в прошлом году будет война, тебя застреляют?
- Может быть.
- И от тебя ничего не останется?
- Нет.
- Даже точки?
- Да. А ты меня будешь жалеть?
- Чего же жалеть, если ничего не останется!*
______________
* Е.Ю.Шабад, Живое детское слово. Из работ первой опытной станции
Наркомпроса, М. 1925, стр. 51-52.
