Sabrina
Пользователь
Притча о Профессоре и пиве.
Профессор философии, стоя перед своим классом, взял пятилитровый стеклянный сосуд и наполнил его камнями, каждый не менее 3-х см в диаметре. В конце спросил студентов, полон ли он? Ответили: да, полон.
Тогда он открыл банку горошка и высыпал их туда же. Когда горошек занял свободное место между камнями, ещё раз спросил студентов, полон ли сосуд? Ответили: да, полон.
Тогда он взял коробку, наполненную песком, и высыпал его в сосуд. Песок заполнилоставшееся свободное место. Ещё раз профессор спросил студентов, полон ли он? Ответили: да, и на этот раз однозначно полон.
Тогда из-под стола он вытащил 2 банки пива и вылил их в сосуд до последней капли. Пиво смешалось с содержимым, размочив песок. Студенты смеялись.
"А сейчас,-сказал профессор,- я хочу, чтобы вы поняли, что сосуд — это ваша жизнь;камни — это важнейшие элементы вашей жизни: семья, здоровье, друзья, свои дети — всё то, что необходимо, чтобы жизнь оставалась полной даже, если всё остальное уйдёт; горошек — это вещи, которые лично для вас стали важными: работа, дом, автомобиль; песок — всё остальное, мелочи. Если сначала наполнить сосуд песком, не останется места для горошка и камней. Так же и в жизни: если тратить всё время и энергию на мелочи , не останется места для важнейших вещей. Занимайтесь тем, что вам приносит счастье: играйте с вашими детьми, уделяйте время супругам, встречайтесь с друзьями. Всегда найдётся время, чтобы поработать, заняться уборкой дома, починить, помыть автомобиль. Уделяйте внимание прежде всего камнями, то есть самыми важными вещами в жизни; определите ваши приоритеты. Остальное - всего лишь песок".
Тогда одна студентка подняла руку и спросила Профессора, какое значение имеет пиво. Профессор улыбнулся. "Я рад, что Вы задали мне этот вопрос. Я это сделал просто, чтобы показать вам, что, какой бы насыщенной ни была ваша жизнь, в ней всегда найдётся место для пары банок пива.
Профессор философии, стоя перед своим классом, взял пятилитровый стеклянный сосуд и наполнил его камнями, каждый не менее 3-х см в диаметре. В конце спросил студентов, полон ли он? Ответили: да, полон.
Тогда он открыл банку горошка и высыпал их туда же. Когда горошек занял свободное место между камнями, ещё раз спросил студентов, полон ли сосуд? Ответили: да, полон.
Тогда он взял коробку, наполненную песком, и высыпал его в сосуд. Песок заполнилоставшееся свободное место. Ещё раз профессор спросил студентов, полон ли он? Ответили: да, и на этот раз однозначно полон.
Тогда из-под стола он вытащил 2 банки пива и вылил их в сосуд до последней капли. Пиво смешалось с содержимым, размочив песок. Студенты смеялись.
"А сейчас,-сказал профессор,- я хочу, чтобы вы поняли, что сосуд — это ваша жизнь;камни — это важнейшие элементы вашей жизни: семья, здоровье, друзья, свои дети — всё то, что необходимо, чтобы жизнь оставалась полной даже, если всё остальное уйдёт; горошек — это вещи, которые лично для вас стали важными: работа, дом, автомобиль; песок — всё остальное, мелочи. Если сначала наполнить сосуд песком, не останется места для горошка и камней. Так же и в жизни: если тратить всё время и энергию на мелочи , не останется места для важнейших вещей. Занимайтесь тем, что вам приносит счастье: играйте с вашими детьми, уделяйте время супругам, встречайтесь с друзьями. Всегда найдётся время, чтобы поработать, заняться уборкой дома, починить, помыть автомобиль. Уделяйте внимание прежде всего камнями, то есть самыми важными вещами в жизни; определите ваши приоритеты. Остальное - всего лишь песок".
Тогда одна студентка подняла руку и спросила Профессора, какое значение имеет пиво. Профессор улыбнулся. "Я рад, что Вы задали мне этот вопрос. Я это сделал просто, чтобы показать вам, что, какой бы насыщенной ни была ваша жизнь, в ней всегда найдётся место для пары банок пива.
Sabrina
знакомо... зачот!
знакомо... зачот!
Vanilka
Пользователь
http://forum4all.ru/topic15576.html
Нашла недавно снова. И опять зацепило х_Х
Нашла недавно снова. И опять зацепило х_Х
Vanilka
Пользователь
Sabrina
Брошенные женщины бывают, как слепые лошади – её уже отпустили с повода, а она всё ходит и ходит по кругу. Бездумно складывает в стопки вещи, из которых выветрился запах табака и кожи и никогда не вернётся. Готовит на двоих. Мимоходом прижимается щекой к рукаву старого осеннего пальто, оставленного за ненадобностью. И хочется взять её под уздцы и свести с воображаемого помоста, на котором она вращает ворот, шаг за шагом. Иногда это удаётся сделать другому мужчине, но потом, когда и он исчезнет, она вернётся к своей каторге, просто перебирать станет уже другие свитера и футболки, не в серо-синей гамме, а в зелёной. Она прикасается к ним и думает, что никакая не лошадь, а цветок, который поворачивал голову за солнцем, и что ослепла, глядя на него слишком близко и неотрывно.
Мне больно смотреть на тебя, моя радость, говорит она. Мне больно смотреть на тебя, моя радость, говорю я. Потому что не лошадь, не цветок и не женщину, а ещё один невоплощенный божий замысел я вижу, когда ты медленно перекладываешь вещь за вещью, навсегда утратившую запах кожи и табака.
Брошенные женщины бывают, как слепые лошади – её уже отпустили с повода, а она всё ходит и ходит по кругу. Бездумно складывает в стопки вещи, из которых выветрился запах табака и кожи и никогда не вернётся. Готовит на двоих. Мимоходом прижимается щекой к рукаву старого осеннего пальто, оставленного за ненадобностью. И хочется взять её под уздцы и свести с воображаемого помоста, на котором она вращает ворот, шаг за шагом. Иногда это удаётся сделать другому мужчине, но потом, когда и он исчезнет, она вернётся к своей каторге, просто перебирать станет уже другие свитера и футболки, не в серо-синей гамме, а в зелёной. Она прикасается к ним и думает, что никакая не лошадь, а цветок, который поворачивал голову за солнцем, и что ослепла, глядя на него слишком близко и неотрывно.
Мне больно смотреть на тебя, моя радость, говорит она. Мне больно смотреть на тебя, моя радость, говорю я. Потому что не лошадь, не цветок и не женщину, а ещё один невоплощенный божий замысел я вижу, когда ты медленно перекладываешь вещь за вещью, навсегда утратившую запах кожи и табака.
Vanilka
Пользователь
Vanilka
А это в книжке есть, может, ты читала.
Первый мужчина, кого я любила больше себя, родился в Баку. В принципе, в нём всяких кровей намешано, к тому же, художник, воспитание интеллигентское, хайры до попы, но горяч был по-восточному. Я по малолетству потеряла голову на много лет вперёд, весила 38 килограммов и писала горестные стихи, когда он уехал в свой дурацкий Израиль. Был ли он евреем, никто не знает, но вписался к ним, подделав фотографию еврейского надгробия на могиле своей бабушки. Впрочем, фамилия у него экзотическая и был он обрезан, правда, не знаю, как еврей или как мусульманин. Он пытался торговать матрёшками на Арбате, но весь бизнес сводился к методичному пьянству, курению травы и съёму разнообразных дам. Прошло неприличное количество лет, но у меня всякий раз пресекается дыхание, когда в 4 утра он звонит из своей дурацкой Канады (уже!), и я слышу «солнце, это я, дааа...»
Начиналось примерно так: я шла по Арбату в невозможной мини-юбке и мечтала о чём-нибудь холодненьком и посидеть. Стоял расплавленный полдень 28-ого июня такого года, когда на Арбате ещё не открыли всех этих кафешек, но был ресторан «Прага» в одном конце и булочная с аптекой в другом. И вот где-то в районе Вахтангова он меня и окликнул. «Какие глаза», сказал он, глядя на мои ноги. И пошёл следом. На голове у него был красный флаг в качестве банданы, а верхних зубов, напротив, не было, и мне, девушке в белых туфельках на каблуках, это казалось невероятно шокирующим. В «Бисквитах» мы познакомились, он спросил, чего бы мне хотелось, а я и сказала. И он сделал мне это, прямо там, за углом. Сейчас ничего странного, а в начале девяностых достать из-под земли тень, прохладное белое вино и столик под аркой – это было чудо.
Всё остальное он сделал мне чуть позже, в ночь с четвёртого на пятое июля, когда родители неосторожно оставили меня дома без присмотра. Он приехал в наш сонный подмосковный городок с полупустой бутылкой вина (но мне она, конечно же, казалась наполовину полной) и в очень приличной бандане, которая сейчас лежит в нижнем ящике шкафа под трусиками, вместе с его портретом и письмом на жёлтой бумаге, где «хочу» и «люблю» написаны вот такими буквами. Среди ночи он как-то нашёл меня, избежав традиционного пролетарского мордобоя, перелез через множество заборов и даже, кажется, форсировал маленькую речку, за что и был вознаграждён – сначала на диване, а потом на столе.
На следующий день в шесть утра я поняла, что люблю его, о чём тут же и сообщила по телефону. Надо отдать ему должное, он ни капельки не удивился, потому что в это время квасил с Вадимом Леонидовичем и Сергеем Владимировичем, и к моменту звонка удивить его чем либо было невозможно.
Благопристойность является основополагающей часть моей натуры. Воспитание, ничего не поделаешь. И поэтому общение с этим человеком казалось непрерывным праздником и преступлением одновременно. Я шла по Арбату на неизменных своих каблучках, а он полз рядом, иногда падая перед каким-нибудь местным художником и рассказывая ему, что картины его никуда не годятся. Периодически ввязывался в драки, которые прекращал следующим образом: садился на землю со словами «как я устал» - никакого понятия о настоящих мужских играх. Он мог сожрать недоеденную кем-то котлету на задворках кафе, вступив за неё в неравный бой с бомжом или собакой. Он пил шампанское с утра и водку на ночь. Он курил траву. Он, говорят, мог ударить женщину. Но ему было тридцать лет, он знал всё на свете и был так хорош в постели…
Всё развивалось, как положено. В 11 утра я входила в его съёмную берлогу в Братеево и снимала туфельки, потом ничего не помню, а потом приходила в себя под душем в 7 вечера, и он отводил меня к метро. С лицами у обоих творилось невероятное: таксисты возили нас бесплатно, арбатские бабушки угощали чёрной смородиной, а какие-то чудовищные уголовники провожали меня по ночам до дома «чтобы никто не обидел». Бог любил нас, причём до такой степени, что однажды повезло даже слишком, и ему выдали, наконец, визу в дурацкий Израиль (не богу, конечно, а милому моему). И жене его.
История уложилась в семь месяцев и пятьдесят две встречи. 30 января он улетел из Москвы, а я приготовилась любить его всю жизнь
За 10 дней до отъезда я сбежала из семьи, чтобы провести в его объятиях всё оставшееся время. Но особой пользы из совместного пребывания извлечь не удалось: я неостановлено рыдала, а он от ужаса пил столько, что впервые в жизни начались трудности с эрекцией. Я всерьёз думала, что умру – не оттого, что у него не стоит, а от горя. Впереди не было ничего, отчётливое светлое пространство до тридцатого января, а за ним только отчаянье. Я ещё не умела радоваться тому, что имею, поэтому каждый из оставшихся десяти дней причинял невыразимую боль, от которой невозможно было отказаться, потому что боль, это всё-таки жизнь, а дальше меня ожидала только смерть. Я плакала, засыпая и просыпаясь, плакала, заваривая чай, сидя на горшке, разговаривая, занимаясь любовью и запекая в духовке курицу. Как он это вынес – непонятно, всё-таки сильный был мужчина, что бы там ни говорила его жена. И вот наступил этот день, мы поехали на вокзал, откуда ходил автобус до аэропорта. Я отчего-то решила, что больше плакать не должна, и всю дорогу держалась – пока ехали в машине, пока шли к остановке, пока я потом возвращалась в метро, пока ехала в электричке домой. Ну то есть я была уверена, что держусь, потому что на самом деле слёзы, оказывается, лились совершенно самостоятельно. Я просто перестала их замечать, как бесконечный дождь. Зато чуть позже разучилась плакать на много лет вперёд. Собственно, в безуспешной борьбе со слезами я пропустила самый момент прощания. Он поцеловал меня, сказал что-то вроде «до свидания, малыш, я вернусь» и ушёл. Мне почему-то показалось важным повернуться и тоже пойти, не оглядываясь, но через десять шагов поняла, что больше никогда его не увижу, и метнулась назад («метнулась», это очень громко сказано, я путалась в огромной искусственной шубе, и снегу намело по колено, но сердце моё – да, метнулось) Но он уже исчез в толпе, и я не видела, куда. Позже я готова была отдать (только кто бы взял?) несколько лет жизни за последний взгляд в его спину, пропущенный - из гордости? для красоты прощания? чтобы сохранить спокойствие? В любом случае, ничего этого соблюсти не удалось, я как клушка бегала по площади, и лицо женщины, продававшей шерстяные носки у входа в метро, забыть невозможно – столько на нём было понимания-насмешки-сочувствия-и «где мои 17 лет».
Через два месяца слёзы закончились, ещё через четыре я вспомнила, что есть нужно каждый день, ещё через полгода перестала болеть, лет через пять влюбилась снова. И только тогда опять научилась плакать.
И ныне я сожалею, что не отпустила его ровно в тот момент, когда отвернулась, уходя. Искусство любить, которому я продолжаю учиться, пока свелось для меня к следующему простенькому закону: нужно принадлежать любимому существу всецело, пока оно рядом, но прощаясь – проститься навсегда. «Во-первых, это красиво…»
Вот. Иногда по ночам я включаю квип и вижу его зелёный глаз. Ничего не пишу, просто киваю. После того, как уже нельзя сказать «я люблю тебя», все остальные слова не имеют особого смысла.
Но я всегда киваю.
А это в книжке есть, может, ты читала.
Первый мужчина, кого я любила больше себя, родился в Баку. В принципе, в нём всяких кровей намешано, к тому же, художник, воспитание интеллигентское, хайры до попы, но горяч был по-восточному. Я по малолетству потеряла голову на много лет вперёд, весила 38 килограммов и писала горестные стихи, когда он уехал в свой дурацкий Израиль. Был ли он евреем, никто не знает, но вписался к ним, подделав фотографию еврейского надгробия на могиле своей бабушки. Впрочем, фамилия у него экзотическая и был он обрезан, правда, не знаю, как еврей или как мусульманин. Он пытался торговать матрёшками на Арбате, но весь бизнес сводился к методичному пьянству, курению травы и съёму разнообразных дам. Прошло неприличное количество лет, но у меня всякий раз пресекается дыхание, когда в 4 утра он звонит из своей дурацкой Канады (уже!), и я слышу «солнце, это я, дааа...»
Начиналось примерно так: я шла по Арбату в невозможной мини-юбке и мечтала о чём-нибудь холодненьком и посидеть. Стоял расплавленный полдень 28-ого июня такого года, когда на Арбате ещё не открыли всех этих кафешек, но был ресторан «Прага» в одном конце и булочная с аптекой в другом. И вот где-то в районе Вахтангова он меня и окликнул. «Какие глаза», сказал он, глядя на мои ноги. И пошёл следом. На голове у него был красный флаг в качестве банданы, а верхних зубов, напротив, не было, и мне, девушке в белых туфельках на каблуках, это казалось невероятно шокирующим. В «Бисквитах» мы познакомились, он спросил, чего бы мне хотелось, а я и сказала. И он сделал мне это, прямо там, за углом. Сейчас ничего странного, а в начале девяностых достать из-под земли тень, прохладное белое вино и столик под аркой – это было чудо.
Всё остальное он сделал мне чуть позже, в ночь с четвёртого на пятое июля, когда родители неосторожно оставили меня дома без присмотра. Он приехал в наш сонный подмосковный городок с полупустой бутылкой вина (но мне она, конечно же, казалась наполовину полной) и в очень приличной бандане, которая сейчас лежит в нижнем ящике шкафа под трусиками, вместе с его портретом и письмом на жёлтой бумаге, где «хочу» и «люблю» написаны вот такими буквами. Среди ночи он как-то нашёл меня, избежав традиционного пролетарского мордобоя, перелез через множество заборов и даже, кажется, форсировал маленькую речку, за что и был вознаграждён – сначала на диване, а потом на столе.
На следующий день в шесть утра я поняла, что люблю его, о чём тут же и сообщила по телефону. Надо отдать ему должное, он ни капельки не удивился, потому что в это время квасил с Вадимом Леонидовичем и Сергеем Владимировичем, и к моменту звонка удивить его чем либо было невозможно.
Благопристойность является основополагающей часть моей натуры. Воспитание, ничего не поделаешь. И поэтому общение с этим человеком казалось непрерывным праздником и преступлением одновременно. Я шла по Арбату на неизменных своих каблучках, а он полз рядом, иногда падая перед каким-нибудь местным художником и рассказывая ему, что картины его никуда не годятся. Периодически ввязывался в драки, которые прекращал следующим образом: садился на землю со словами «как я устал» - никакого понятия о настоящих мужских играх. Он мог сожрать недоеденную кем-то котлету на задворках кафе, вступив за неё в неравный бой с бомжом или собакой. Он пил шампанское с утра и водку на ночь. Он курил траву. Он, говорят, мог ударить женщину. Но ему было тридцать лет, он знал всё на свете и был так хорош в постели…
Всё развивалось, как положено. В 11 утра я входила в его съёмную берлогу в Братеево и снимала туфельки, потом ничего не помню, а потом приходила в себя под душем в 7 вечера, и он отводил меня к метро. С лицами у обоих творилось невероятное: таксисты возили нас бесплатно, арбатские бабушки угощали чёрной смородиной, а какие-то чудовищные уголовники провожали меня по ночам до дома «чтобы никто не обидел». Бог любил нас, причём до такой степени, что однажды повезло даже слишком, и ему выдали, наконец, визу в дурацкий Израиль (не богу, конечно, а милому моему). И жене его.
История уложилась в семь месяцев и пятьдесят две встречи. 30 января он улетел из Москвы, а я приготовилась любить его всю жизнь
За 10 дней до отъезда я сбежала из семьи, чтобы провести в его объятиях всё оставшееся время. Но особой пользы из совместного пребывания извлечь не удалось: я неостановлено рыдала, а он от ужаса пил столько, что впервые в жизни начались трудности с эрекцией. Я всерьёз думала, что умру – не оттого, что у него не стоит, а от горя. Впереди не было ничего, отчётливое светлое пространство до тридцатого января, а за ним только отчаянье. Я ещё не умела радоваться тому, что имею, поэтому каждый из оставшихся десяти дней причинял невыразимую боль, от которой невозможно было отказаться, потому что боль, это всё-таки жизнь, а дальше меня ожидала только смерть. Я плакала, засыпая и просыпаясь, плакала, заваривая чай, сидя на горшке, разговаривая, занимаясь любовью и запекая в духовке курицу. Как он это вынес – непонятно, всё-таки сильный был мужчина, что бы там ни говорила его жена. И вот наступил этот день, мы поехали на вокзал, откуда ходил автобус до аэропорта. Я отчего-то решила, что больше плакать не должна, и всю дорогу держалась – пока ехали в машине, пока шли к остановке, пока я потом возвращалась в метро, пока ехала в электричке домой. Ну то есть я была уверена, что держусь, потому что на самом деле слёзы, оказывается, лились совершенно самостоятельно. Я просто перестала их замечать, как бесконечный дождь. Зато чуть позже разучилась плакать на много лет вперёд. Собственно, в безуспешной борьбе со слезами я пропустила самый момент прощания. Он поцеловал меня, сказал что-то вроде «до свидания, малыш, я вернусь» и ушёл. Мне почему-то показалось важным повернуться и тоже пойти, не оглядываясь, но через десять шагов поняла, что больше никогда его не увижу, и метнулась назад («метнулась», это очень громко сказано, я путалась в огромной искусственной шубе, и снегу намело по колено, но сердце моё – да, метнулось) Но он уже исчез в толпе, и я не видела, куда. Позже я готова была отдать (только кто бы взял?) несколько лет жизни за последний взгляд в его спину, пропущенный - из гордости? для красоты прощания? чтобы сохранить спокойствие? В любом случае, ничего этого соблюсти не удалось, я как клушка бегала по площади, и лицо женщины, продававшей шерстяные носки у входа в метро, забыть невозможно – столько на нём было понимания-насмешки-сочувствия-и «где мои 17 лет».
Через два месяца слёзы закончились, ещё через четыре я вспомнила, что есть нужно каждый день, ещё через полгода перестала болеть, лет через пять влюбилась снова. И только тогда опять научилась плакать.
И ныне я сожалею, что не отпустила его ровно в тот момент, когда отвернулась, уходя. Искусство любить, которому я продолжаю учиться, пока свелось для меня к следующему простенькому закону: нужно принадлежать любимому существу всецело, пока оно рядом, но прощаясь – проститься навсегда. «Во-первых, это красиво…»
Вот. Иногда по ночам я включаю квип и вижу его зелёный глаз. Ничего не пишу, просто киваю. После того, как уже нельзя сказать «я люблю тебя», все остальные слова не имеют особого смысла.
Но я всегда киваю.
Светланчик
Пользователь
Теплые коты
Зима так холодна,
Так бесприютна и бела,
Скоро будет неизбежный
Дефицит тепла,
Начнём спасаться мы
От этой теплонищеты,
Значит, снова будут в моде
Тёплые коты.
Будем гладить всех мурчащих,
Тёплых, сонных, настоящих,
Запуская руки в меховые животы.
Переменчивы все вещи
В странном мире человечьем,
Постоянны мягкие
Мурчащие коты
Все бегут домой
С холодных улиц и пустых,
Значит, снова будут в моде
Тёплые коты.
Тёплые коты
Летят по небу облаками,
Мысли переполнены
Мурчащими котами.
Когти могут впиться в ногу,
Но нога, поверь, не сердце,
Кошки так не ранят,
Как людишки иногда.
Тёплый кот меня утешит,
Ляжет на больное место
И усну я, обнимая
Тёплого кота.
Приходи играть,
Хозяйкин свитер обшерстить,
Книжку истерзать,
Об кресло когти поточить.
Приходи ко мне
Из мира странных зимних снов,
Плюнь на предрассудки,
Разбуди своих котов.
Будем гладить всех мурчащих,
Тёплых, сонных, настоящих,
Запуская руки в меховые животы.
Переменчивы все вещи
В странном мире человечьем,
Постоянны мягкие
Мурчащие коты
Когти могут впиться в ногу,
Но нога, поверь, не сердце,
Кошки так не ранят,
Как людишки иногда.
Тёплый кот меня утешит,
Ляжет на больное место
И усну я, обнимая
Тёплого кота.
Зима так холодна,
Так бесприютна и бела,
Скоро будет неизбежный
Дефицит тепла,
Начнём спасаться мы
От этой теплонищеты,
Значит, снова будут в моде
Тёплые коты.
Будем гладить всех мурчащих,
Тёплых, сонных, настоящих,
Запуская руки в меховые животы.
Переменчивы все вещи
В странном мире человечьем,
Постоянны мягкие
Мурчащие коты
Все бегут домой
С холодных улиц и пустых,
Значит, снова будут в моде
Тёплые коты.
Тёплые коты
Летят по небу облаками,
Мысли переполнены
Мурчащими котами.
Когти могут впиться в ногу,
Но нога, поверь, не сердце,
Кошки так не ранят,
Как людишки иногда.
Тёплый кот меня утешит,
Ляжет на больное место
И усну я, обнимая
Тёплого кота.
Приходи играть,
Хозяйкин свитер обшерстить,
Книжку истерзать,
Об кресло когти поточить.
Приходи ко мне
Из мира странных зимних снов,
Плюнь на предрассудки,
Разбуди своих котов.
Будем гладить всех мурчащих,
Тёплых, сонных, настоящих,
Запуская руки в меховые животы.
Переменчивы все вещи
В странном мире человечьем,
Постоянны мягкие
Мурчащие коты
Когти могут впиться в ногу,
Но нога, поверь, не сердце,
Кошки так не ранят,
Как людишки иногда.
Тёплый кот меня утешит,
Ляжет на больное место
И усну я, обнимая
Тёплого кота.
Светланчик
Пользователь
да, мне тоже она очень-очень нравится... под нее приятно засыпать
lasurs
Снежный Барс
Кажись, Флер (Fleur), их по нашему радио крутили, когда я его последний раз слушал...
http://mp3.myws.ru/q/%CA%EE%F2%EE%E2-%D1%F...E4%EE%F0%EE%E2/
Светланчик
Пользователь
да? странно))) а по моему очень теплая песня
Amphetaminka
Пользователь
не зацепило, но умилило точно)))
Служанки мечтают о доброй фее, принцессы – о прекрасном принце, королевы не мечтают, а действуют.
Служанки верят, что чудеса случаются, с принцессами они действительно случаются, КОРОЛЕВЫ творят их сами.
Служанки слабы, но кажутся сильными, принцессы сильны, но кажутся слабыми, КОРОЛЕВЫ обходятся без маски.
Служанки приходят заранее, принцессы являются с опозданием, КОРОЛЕВЫ прибывают вовремя.
Служанки во всем винят себя, принцессы – других, КОРОЛЕВЫ делают выводы.
Служанки не умеют побеждать, принцессы не умеют проигрывать, КОРОЛЕВЫ не соревнуются.
Служанками драконы не интересуются, принцесс драконы едят, с КОРОЛЕВАМИ драконы дружат.
Потому что служанки драконами не интересуются, принцессы их боятся, а КОРОЛЕВЫ их приручают.
Служанки, даже хорошенькие, считают себя дурнушками, принцессы, даже уродливые, считают себя красавицами, у КОРОЛЕВ так и не выдалось времени толком рассмотреть себя в зеркало.
Служанку можно не заметить, принцессу нельзя не заметить, КОРОЛЕВУ нельзя не заметить, когда ей это нужно.
Служанки покорны, принцессы своенравны, КОРОЛЕВЫ дисциплинированны.
Служанки хотят получить похвалу, принцессы – внимание, КОРОЛЕВЫ – опыт.
Служанки сносят унижения, принцессы мстят за них, КОРОЛЕВУ унизить невозможно.
Служанки любят, принцессы позволяют себя любить, КОРОЛЕВЫ не задумываются – кто кого.
Служанки всё понимают и терпят, принцессы понимают только то, что хотят, КОРОЛЕВЫ всё понимают и уходят.
Служанки не умеют требовать, принцессы не умеют ждать, КОРОЛЕВЫ знают, что всему своё время.
Служанки не хотят взрослеть, принцессы не хотят стареть, КОРОЛЕВЫ знают, что всему своё время.
Служанки видят мир в чёрном цвете, принцессы – в розовом, КОРОЛЕВЫ – в чёрном, розовом и всех остальных цветах.
Со служанками легко, с принцессами сложно, с КОРОЛЕВАМИ, по крайней мере, интересно.
Быть служанкой сложно, быть принцессой легко, быть КОРОЛЕВОЙ, по крайней мере, имеет смысл.
Служанки мечтают о доброй фее, принцессы – о прекрасном принце, королевы не мечтают, а действуют.
Служанки верят, что чудеса случаются, с принцессами они действительно случаются, КОРОЛЕВЫ творят их сами.
Служанки слабы, но кажутся сильными, принцессы сильны, но кажутся слабыми, КОРОЛЕВЫ обходятся без маски.
Служанки приходят заранее, принцессы являются с опозданием, КОРОЛЕВЫ прибывают вовремя.
Служанки во всем винят себя, принцессы – других, КОРОЛЕВЫ делают выводы.
Служанки не умеют побеждать, принцессы не умеют проигрывать, КОРОЛЕВЫ не соревнуются.
Служанками драконы не интересуются, принцесс драконы едят, с КОРОЛЕВАМИ драконы дружат.
Потому что служанки драконами не интересуются, принцессы их боятся, а КОРОЛЕВЫ их приручают.
Служанки, даже хорошенькие, считают себя дурнушками, принцессы, даже уродливые, считают себя красавицами, у КОРОЛЕВ так и не выдалось времени толком рассмотреть себя в зеркало.
Служанку можно не заметить, принцессу нельзя не заметить, КОРОЛЕВУ нельзя не заметить, когда ей это нужно.
Служанки покорны, принцессы своенравны, КОРОЛЕВЫ дисциплинированны.
Служанки хотят получить похвалу, принцессы – внимание, КОРОЛЕВЫ – опыт.
Служанки сносят унижения, принцессы мстят за них, КОРОЛЕВУ унизить невозможно.
Служанки любят, принцессы позволяют себя любить, КОРОЛЕВЫ не задумываются – кто кого.
Служанки всё понимают и терпят, принцессы понимают только то, что хотят, КОРОЛЕВЫ всё понимают и уходят.
Служанки не умеют требовать, принцессы не умеют ждать, КОРОЛЕВЫ знают, что всему своё время.
Служанки не хотят взрослеть, принцессы не хотят стареть, КОРОЛЕВЫ знают, что всему своё время.
Служанки видят мир в чёрном цвете, принцессы – в розовом, КОРОЛЕВЫ – в чёрном, розовом и всех остальных цветах.
Со служанками легко, с принцессами сложно, с КОРОЛЕВАМИ, по крайней мере, интересно.
Быть служанкой сложно, быть принцессой легко, быть КОРОЛЕВОЙ, по крайней мере, имеет смысл.