SettyS
Пользователь
Трагическая история любви
Анатолий К., 38 лет, инженер, женат. Вот его дословный рассказ:
«Однажды к нам в отдел пришла новая сотрудница, Лена. Ей было 28 лет, она была замужем, у нее двое детей, хорошая, устроенная семейная жизнь, богатый муж, который ее обожал. Она долго не работала, сидела с детьми, потом заскучала дома и захотела работать, хотя материально они были хорошо обеспечены.
Когда она пришла, в нашем отделе как будто свежим ветром повеяло. Она была, как магнит, а все наши «мужики» липли к ней, как металличе­ские частички. Она так смотрела на мужчин, что все невольно начинали за ней ухаживать, даже наши «старые мухоморы» приободрились. Под разны­ми предлогами к нам забегал то один, то другой, и все останавливались у ее стола, кто цветок положит, кто какой-то необыкновенный ластик, или про­сто останавливались поболтать.
Женщины ее сразу невзлюбили, наверное, женская ревность. У одной нашей сотрудницы был роман с нашим главным инженером, так тот сразу «дал ей отставку» и вовсю стал ухаживать за Леной.
Она была какая-то необыкновенная, как будто вокруг нее ореол какой-то. У нее были бархатные, мягкие, чудные глаза. Они излучали какое-то гипнотическое притяжение. Я даже не знаю, была ли она красивой, я об этом даже как-то и не думал.
Наши женщины злились и обсуждали ее, говорили, что нет в ней ничего особенного, даже пытались делать какие-то грязные намеки, что она раз­вратная, что «с жиру бесится» — денег полно, а на работу вышла, чтобы «хахаля» себе найти. Но они быстро прикусили свои языки, потому что Ле­на ни с кем «шашней» не водила.
Она всем улыбалась, никого не отталкивала, мужчины вились вокруг нее, как мотыльки, она взглядом вроде бы всех поощряла, а на деле никому ничего не позволяла. Наши ловеласы, которые имели интрижки с каждой новенькой сотрудницей, если она не уродина, быстро отскочили от нее. Поначалу они пытались с нею заигрывать, приглашали после работы на свидания, но она умела так отказать, что сразу было понятно, что это все­рьез, и никто не обижался.
Лена не была ханжой или «синим чулком» и не ссылалась, что у нее рев­нивый муж. Она как-то по-другому умела пресечь ухаживания, никого не унижая. Она как бы говорила: «Ты хороший человек и ты мне нравишься, но давай оставим все, как есть».
И наши сердцееды быстро отстали. Один из них пытался в мужской компании сказать, что она просто фригидная женщина, ей нравятся ухажи­вания, и чем больше ухажеров, тем лучше, за что получил «по морде» от на­шего самого молодого конструктора, который был в Лену серьезно влюб­лен. Дело дошло до драки, их еле-еле разняли. Жаль, меня там не было, а то он и от меня бы «схлопотал по морде». Привык иметь дело с секретар­шами и чертежницами, которые надеялись, что он женится, а он всем «моз­ги компостировал», а сам, как петух.
Я таких женщин еще никогда не встречал, думал, такие только в рома­нах бывают. Тоже в нее влюбился, как школьник. Таращился на нее целы­ми днями, мне даже не надо было около нее стоять или с ней разговари­вать. Она сидела наискосок от меня, а я целыми днями ничего не делал и только смотрел на нее. Наши женщины надо мной подшучивали. Одна из них, у меня с ней давно был короткий «служебный роман», особенно изо­щрялась. А мне было все равно.
Мне казалось, что я любил жену, мы поженились по любви, с женой все годы прожили хорошо, у нас рос сын. Никогда не думал, что могу так влю­биться. На работу мчался, как на праздник, даже сам не замечал, что напе­ваю про себя. Жена как-то заметила, что я стал тщательно бриться и сме­нил стрижку, стал ходить на работу в костюме и при галстуке, а раньше хо­дил в джинсах и свитере.
Я жене, конечно, ничего не говорил, но она умная женщина и хорошо чувствует меня, сама все поняла. Она не скандалила, только смотрела на меня грустными глазами.
В постели у нас все разладилось. Мне совсем не хотелось заниматься лю­бовью с женой, казалось, что это предательство, да и желания не было. Же­на несколько раз попыталась сама начать и приласкать меня. Раньше мне ее активность нравилась, она у меня темпераментная женщина, а теперь ничего не получалось.
Хотя я к жене по-прежнему хорошо относился, и сейчас хорошо отно­шусь, она ничего плохого мне не сделала, вела себя очень сдержанно, хоть и грустила. Но домой мне было тягостно возвращаться, не хотелось видеть печальную жену. После работы я старался подольше не приходить домой, то заезжал к старым друзьям, и мы напивались с ними «в стельку», то сам заходил в какой-нибудь бар.
Жена долго молчала, потом не выдержала и сказала, что на многое за­крывает глаза, но с моим пьянством мириться не собирается. Мы стали ссо­риться, и она предложила развод. Может быть, она хотела просто припуг­нуть меня, но я сразу согласился. Сам не знаю почему. Мне ведь с Леной «ничего не светило».
Я пару раз предложил Лене подвезти ее до дома, она согласилась. По до­роге мы болтали и смеялись, а я так и не смог что-нибудь сказать о том, как я к ней отношусь, и договориться о свидании.
Она на меня смотрела, как и на всех остальных мужчин. Никого из нас она не выделяла и постепенно всех поставила на место. Вокруг нее по-прежнему «вились» наши мужчины, но больше никто не пытался серьезно за ней «приударить», хотя все ухаживали.
Когда мы с женой развелись, я пить бросил. Я понял, что это не выход. Пытался «вылечиться» от Лены, завел себе любовницу, которая работала в соседнем отделе, но только опозорился. Она потом долго меня домогалась, подкарауливала после работы, заманивала к себе, но я отказывался. Она ра­зозлилась и «раззвонила» всем, что я импотент. Я себя импотентом не счи­тал, но слышать это было обидно.
Сам не знаю, на что я надеялся. Лена прекрасно знала, как я к ней отно­шусь, да и все это знали. Но она не старалась меня ни привлечь, ни оттолк­нуть. Она такая естественная, просто у нее сущность такая и, наверное, призвание — всем нравиться. Потом мы с нею подружились, я ее часто подвозил до дома после работы, а утром встречал перед работой, и мы вме­сте ехали. Она была не против, но как-то незаметно держала меня на дис­танции.
Я даже бывал у нее дома, познакомился с ее мужем. В нем нет ничего особенного, мужчина как мужчина. Он даже не ревновал ее.
У нас с ним был серьезный разговор. Он мне сказал: «И вы тоже, я ви­жу, влюблены в мою жену. В нее всегда все влюбляются. Еще когда она бы­ла студенткой, у нее отбоя не было от ухажеров. Мне стоило большого тру­да завоевать ее благосклонность. Я боялся вначале, что поклонники не ос­тавят ее в покое и после нашей свадьбы, поэтому и постарался побыстрее «наградить» ее детьми и даже запереть в четырех стенах, так боялся ее поте­рять. Потом понял, что этим Лену не удержишь, даже наоборот. Она как ветер, ты же не можешь удержать в руках ветер. Если она сама не захочет, то удержать ее невозможно. Она удивительная женщина, я ее люблю до сих пор, но до сих пор не знаю, любит ли она меня или только позволяет себя любить. Детей она действительно любит, а я все же отец ее детей, только на это и надеюсь. Она никогда не давала мне повода подозревать ее в легко­мысленности. Она не та женщина, которой можно выдвигать необоснован­ные обвинения в неверности. Я ее ревную, конечно, но стараюсь этого ей не показывать. Если она поймет, то перестанет меня ува
жать. Я ей больше друг и отец, чем муж. И на том спасибо, я благодарен судьбе, что у меня есть Лена. Все, что я делаю, — это ради нее и ради детей. У меня одна цель в жизни — чтобы она была счастлива, спокойна и ни в чем не нуждалась. У нее очень слабое здоровье, раньше она часто болела, поэтому я был против, чтобы она работала. Но она настояла, а я никогда не умел ей отказать. Она смотрит на тебя своими лучистыми глазами, и ты, как кролик, делаешь все, что она хочет. Я понимаю, что ей не просто стало скучно дома, она не мо­жет жить без ухаживаний и внимания мужчин. Это ей необходимо. Может быть, она вампир, а скорее всего, она донор, потому что она не отнимает энергию у других людей, а наоборот, дает им силу. Запретить вам ухаживать за моей женой я не могу, это оскорбит Лену. Хотя не могу сказать, что я от этого в восторге. Но вы, по крайней мере, не так нахальны, как другие, ко­торые пытались за ней ухаживать. Она умеет «отваживать» нежелательных «ухажеров», если они чересчур напористы. Но ухаживания мужчин ей нра­вятся, и с этим уж ничего не поделаешь. Я только надеюсь, что этим все и ограничится. Только вы знайте, что вы не первый, кто по ней «сохнет» без всякой взаимности. Лена не любит причинять страдания, и если она пой­мет, что вы страдаете, она от вас деликатно избавится. Я не думаю, что у вас есть какой-то шанс добиться от нее большего, если вы на это рассчиты­ваете».
И я все это выслушал от ее мужа, как школьник слушает выговор завуча. Я и сам знал, что у меня нет никаких шансов, но ничего не мог с собой по­делать. Лена позволяла мне быть ее другом и только. Как только я пытался форсировать свои ухаживания и хотя бы дотронуться до нее, она так мягко отстранялась и говорила, что этим я только сделаю хуже для наших отно­шений.
Хоть муж и не был уверен в ее отношении к нему, Лена на самом деле его очень любила. Может быть, без сильной страсти, но она считала, что он самый порядочный и благородный человек из тех, кого ей пришлось встре­чать. Красота мужчины для нее ничего не значит. Мужчина должен быть красив внутренней красотой, а она считает, что муж именно тот человек, которого она хотела бы видеть рядом с собой всегда. Она говорила, что ей очень нравится, когда за ней ухаживают, но для нее это только игра. Ей са­мой нравятся некоторые мужчины, но не настолько, чтобы она от них поте­ряла голову. А просто «кочевать» из одной постели в другую ей не интерес­но. Если она встретит такого мужчину, который будет лучше ее мужа, то, может быть, она и увлечется им. А пока она такого не встречала.
От этих ее слов я еще раз убедился, что я «не герой ее романа». После этого разговора и напился с приятелем и пил три дня. Я решил, что больше никогда не буду за ней ухаживать, хватит вести себя как влюбленный школьник, я взрослый мужик, и вздохи под луной для меня уже пройден­ный этап. Я даже решил перейти на другую работу и написал заявление об уходе.
Но когда после трехдневного «загула» я пришел на работу и снова увидел Лену, я позабыл все свои благие намерения. Она обрадовалась мне, улыбну­лась своей удивительной улыбкой и спросила, почему меня не было три дня на работе. И я понял, что это, наверно, мой крест на всю жизнь.
Я ничего не могу с собой поделать. Бесполезно выпрашивать у нее вза­имности, как нищий подачку. Надо или принимать ее такой, какая она есть, или повеситься.
Справиться со своим чувством я не мог. Я был как больной. Наверное, любовь — это болезнь. Я понял, что никого до Лены не любил. То, что я испытывал к жене и другим женщинам, это, наверное, не любовь. А может быть, любовь бывает разная — к одним женщинам ровная, спокойная, а к другим — пламенная страсть. Раньше у меня такого никогда не было. Я и сам не думал, что способен на такое чувство. Я обычный, средний мужик, достаточно циничный и многоопытный, у меня было немало женщин, но теперь они кажутся мне жалкой подделкой. Хотя у меня были и умные, и красивые женщины, но ни об одной из них я не жалею. Остались приятные воспоминания, и все.
Я надеялся, что время меня «вылечит». Я стал как бы «официальным ухажером» Лены. Я привозил ее на работу и отвозил домой. Иногда мы обе­дали вместе, но, когда я пытался пригласить ее вечером куда-нибудь, Лена всегда мягко отказывалась.
Не могу понять, как я с этим мирился. Я такой же, как и все, привык, что с женщиной после двух-трех свиданий, а иногда и после первого ло­жишься в постель, а потом уже разбираешься, нравится она тебе или нет. Никогда не думал, что бывает любовь без секса. Если женщина ломалась и строила из себя «недотрогу», я быстро давал «задний ход». Не по мне это было — брать женщину длительной осадой. Если ломается, значит, не хочет или цену себе набивает. А меня к таким женщинам никогда не тянуло. Мне нравилось, когда все обоюдно. Бывало и так, что после первого раза не бы­вало второго. Я люблю темпераментных женщин, как моя жена.
Но с Леной я ничего не мог поделать. Я, конечно, не раз пытался пойти дальше ухаживаний, но с нею ничего не получалось. Она сразу дала понять, что, если я проявлю настойчивость, я ее потеряю.
И она не набивала себе цену, я точно знал, что именно так и будет. Она такой искренний человек, что ей сразу веришь и уже не сомневаешься, что именно так она и поступит. Она не жестокая, наоборот, очень мягкая и женственная, но очень прямая и открытая, без всяких этих женских штучек и увиливаний. Она, конечно, очень кокетливая и любит нравиться, но сразу дает понять, что этим все и ограничится, если кто-то хочет большего, то может не рассчитывать.
И все равно никто на нее не сердился, ее все мужчины обожали, а жен­щины терпеть не могли. Мне другие мужчины даже завидовали, когда она стала только мне позволять провожать ее. Но я думаю, что она меня при­близила к себе только потому, что поняла, что я для нее не опасен и не бу­ду к ней нагло приставать и раскладывать на сиденье машины.
Я даже не мог обижаться, так как она сразу расставила все точки над «i» — отношения чисто дружеские, но не больше. Я ее любил, а она мне только разрешала себя любить. Она мне была нужна, а я ей был не нужен. Конечно, она была ко мне даже привязана, привыкла, но не больше.
Я точно знал, что, если обижусь на нее и уйду, мое место сразу займет другой, которого она так же приручит и поставит на место. Она умела сде­лать мужчину послушным даже против его воли. А если он не хотел слу­шаться, она не собиралась удерживать.
Наверное, в этом и была ее сила. Она не была заинтересована в своем поклоннике, их у нее было много, ей было из кого выбирать. А если его не устраивали такие отношения, то она его не удерживала. Как в том анекдоте: «Не нравится — не ешь». А раз мужчина хотел оставаться с нею, то он обя­зан был играть по ее правилам. А не хочешь — уходи.
И при этом она не унижала, не давила на меня, не демонстрировала свою власть надо мной, хотя я ей не раз говорил, что ради нее готов на все, она и сама это знала. Когда я пытался сказать ей, что она для меня зна­чит — иногда на меня находило такое, хотелось как-то расчувствовать ее, Добиться хотя бы жалости, — она говорила: «Не надо ничего говорить, я и так все знаю. Зачем слова, у тебя на лице все написано, а я умею чувство­вать и читать по лицу». И все, и разговор окончен. И сердиться на нее не Могу, и изменить что-то не в силах.
Все наши на работе были уверены, что у нас с нею настоящий роман, нто мы любовники, один даже стал допытываться, какая Лена в постели. Пришлось дать по морде. Больше никто с расспросами не приставал. А на работе мужики по-прежнему вились вокруг Лены. Вначале поглядывали на меня, не дам ли я в морду, а какое я имел право? Лена бы этого не позво­лила. Она никому не принадлежала.
Была
сама по себе. Правильно ее муж говорил, что она, как ветер, — неуловимая, изменчивая и бесконечно при­влекательная.
Она меня так «приручила», что я уже бросил все попытки стать ее лю­бовником. Видел ее во сне, засыпал с ее именем и просыпался с мыслью о ней. Радовался, что скоро ее увижу. Выходные для меня были просто муче­нием. Два дня в неделю метался, как зверь в клетке, или напивался с при­ятелями. Но водка мне не помогала. Чем больше пил, тем больше думал о ней.
Даже как-то спьяну рассказал о ней другу. Друг, простая душа, говорит: «Да затащи ты ее в койку, сразу полегчает. Увидишь, что она такая же баба, как и все. Все они одинаковы. Твоя просто очень высокого мнения о себе. А когда окажется в горизонтальном положении, сразу с нее вся спесь сле­тит». Чуть не дал ему в морду. Но больше никому ничего о Лене не гово­рил.
Она не святая, конечно, но не такая, как все. Таких женщин, наверное, одна на миллион. А может, и больше, просто раньше мне такие не попада­лись. С остальными всегда все было проще.
С Леной мне тоже было легко и просто. Потом мне даже не был нужен секс с нею, я уже давно перестал на это надеяться. Нужно было только, чтобы она была рядом и смотрела на меня своими необыкновенными глаза­ми и говорила своим чудным низким голосом, от которого у меня по спине мурашки бегали, как от прикосновения.
У меня с нею бывала эрекция, даже когда она просто смеялась или раз­говаривала со мной, сердце замирало и брюки становились тесными, когда она поворачивала ко мне лицо или наклоняла голову. В ней было такое природное изящество, а каждый жест, как у пантеры, гибкий, плавный и полный какой-то необычайной цельности и координированности. Никогда не думал, что женщина может быть так совершенна.
До сих пор не могу понять, была ли она красива, у меня нет ни одной ее фотографии. Иногда закрываю глаза и представляю ее, ее смех и улыбку, но не могу описать, какого цвета у нее глаза и какие черты лица. Необыкно­венная, не такая, как все,— вот все, что я могу о ней сказать.
Вначале меня тяготило, что у меня с нею была эрекция, а разрядки не было. Я однажды набрался наглости и сказал ей об этом. Она как-то напря­глась, глаза стали другие, чужие и холодные, и я перепугался, что она сей­час уйдет и больше никогда не позволит мне приблизиться. Хорошо, сумел вовремя спохватиться и перевести все в шутку. Она сразу расслабилась и тоже засмеялась.
Потом сама заговорила об этом и грустно так сказала, что все понимает, но ведь любовь — это когда взаимно. И все, больше ничего не сказала. И я понял, что она меня никогда не полюбит. То ли я не способен вызвать у нее такую любовь, то ли она так любит мужа, что больше ей никто не ну­жен, я так и не понял и до сих пор не пойму.
Она внешне казалась такой простой, приветливой и доброжелательной, а на самом деле, думаю, никто по-настоящему не знал, что у нее в душе.
Иногда она бывала такой грустной, но ничего не говорила. Я терялся в догадках, расспрашивал, может, я чем-то ее обидел, но она ничего не объ­ясняла.
Я поначалу думал, что муж ее огорчил или дети, а потом понял, что он никогда в жизни ее не огорчал, ин пылинки с нее сдувал, лдлда. u±i ш смотрел, он весь преображался. Со мной он говорил как мужчина с мужчи­ной, а при Лене становился как теленок. Наверно, я тоже со стороны так смотрелся. Не то чтобы он демонстрировал какие-то нежности, обнимал или целовал ее при мне, она, по-моему, этого на людях не позволяла, но взгляд становился совсем другой, такой нежный, каким смотрят на люби­мого ребенка.
Она и была и ребенком, и женщиной одновременно. Никогда не думал, что в женщине может быть одновременно такая внутренняя сила и такая беззащитность. Хотелось взять ее на руки, баюкать, как ребенка, и шептать ей ласковые слова. Меня просто всего затапливала какая-то безграничная нежность к ней. Я думал, что убью любого, кто посмеет ее обидеть. Но оби­деть ее было трудно. При всей ее беззащитности она умела постоять за себя с улыбкой на лице. Я ни разу не видел, чтобы она сердилась или повысила голос.
И дети у нее были такие же ласковые, как котята, Машенька и Витек. Мы забирали их из садика, я подолгу сидел у них дома, играл с ее детьми. Я их тоже полюбил.
Муж Лены даже привык к моему присутствию. Первое время после того крупного разговора я чувствовал, что он был немного напряжен, когда по­стоянно заставал меня у них дома, особенно, когда видел, что дети на мне виснут. Но он очень хорошо чувствовал Лену и по ее поведению, конечно, понимал, что между нами ничего нет. Я всего лишь друг, шофер и нянька. Мне позволено обожать Лену и ничего больше. И он упокоился. Мы даже играли с ним в шахматы. Такой вот сложился нелепый треугольник.
Вечером мне не хотелось от них уезжать к себе. После развода с женой мне досталась комната в коммунальной квартире, которую я ненавидел. Но о возвращении к жене я даже и не думал, хотя она больше замуж не выхо­дила и я знал, что, если я захочу вернуться, она не будет возражать. С сы­ном я виделся, и с женой тоже, но возвращаться не хотел.
Так продолжалось три года, а потом Лена серьезно заболела. У нее рань­ше была доброкачественная опухоль, которая сильно разрослась, и у нее были сильные боли. Подозревали, что опухоль стала злокачественной. Она очень мучилась, лежала в нашем онкоцентре, ее хотели оперировать, но муж увез ее в Америку на операцию и лечение. Больше они оттуда не вер­нулись. От матери Лены я узнал, что она так полностью и не поправилась, все время лежит в больницах и санаториях, а муж потратил на ее лечение большие деньги, залез в долги, но еще надеется, что удастся ее вылечить.
С тех пор моя жизнь стала серой и бессмысленной. Первое время я еще надеялся, что она поправится и вернется. Я, как дурак, мечтал, что буду за ней преданно ухаживать, даже если она будет тяжелобольной и прикован­ной к постели. Но у меня нет таких денег, как у ее мужа, чтобы вылечить ее.
Я собрал денег, чтобы поехать в Америку и увидеть ее, написал ей об этом, но она прислала письмо, чтобы я не приезжал. Она ничего не объяс­няла в письме, а я подумал, что Лена не хочет, чтобы я видел ее больной и беспомощной.
Для меня это было неважно, мне она была нужна любая. Но поехать я не посмел. Правильно говорил ее муж, она умеет заставить мужчину делать то, что она хочет, даже в письме. Я никогда не смел ей навязываться, хотя и тяжко было без нее.
Все это время, пока она была там, я жил, как во сне. Ходил, как автомат, на работу, что-то ел, что-то говорил, а в душе была такая пустота. Ду­мал, зачем я живу. Была одна надежда, что Лена вернется, любая, пусть да­же инвалидом, и я опять буду рядом с ней.
Когда узнал, что надежды нет и она не вернется, во мне все помертвело. Понял, что никогда не увижу ее, не посмею даже поехать к ней против ее воли и жить дальше не стоит. Я ночью выл в буквальном смысле, грыз по­душку. Плакать я не умею, даже в детстве не плакал, когда ребята били, сам учился за себя постоять. А тут такая тоска навалилась, такая безысходность, что правда выл ночами. Соседка по квартире даже ночью в стену стучала. Думал, с ума схожу.
Помню, как я готовился к самоубийству. Я давно уже об этом думал, но раньше была надежда. Обдумывал, каким образом покончить с собой. Не хотел, чтобы это выглядело как в дешевой мелодраме — здоровый 38-лет­ний мужик руки на себя наложил от несчастной любви. Не хотел выглядеть смешным. Решил все обставить так, чтобы выглядело как несчастный слу­чай. Сам испортил в машине тормоза, разогнался на шо
ссе и вр
езался в столб. Но и тут мне не повезло, задел столб по касательной и свалился в кювет. Несколько раз перевернулся, но, как видите, остался жив, хоть и пе­реломался.
Не знаю, что буду дальше делать. Больше, конечно, с собой кончать не буду, второй раз никто не поверит, что это несчастный случай. Не хочу, чтобы надо мной смеялись, а в сына пальцем тыкали, что его отец «свих­нулся» от любви и сам себя убил. Я сам рос без отца, знаю, что это такое, когда над тобой ребята смеются, а защитить тебя некому.
Наверно, вернусь к жене и сыну, больше не к кому, и буду доживать свой век, зализывая раны. Кому я теперь такой калека нужен. Еще неиз­вестно, буду ли ходить. Жена навещает, хочет, чтобы я вернулся. Но не хо­чется быть ей обузой — когда был здоров, от нее ушел, а когда стал инвали­дом, опять приполз, чтобы она за мной ухаживала. Но если вернусь к жене, конечно, сидеть у нее на шее не буду, возьму работу на дом, буду зарабаты­вать.
Не привык я жаловаться, вы первый человек, которому я все рассказы­ваю. Но если бы вы только знали, как мне тяжко. Как будто внутри сидит хищный зверь, который раздирает меня, уже вся душа превратилась в кро­вавую рану. Не знаю сам, на счастье такая любовь или на горе. У меня бы­ло три года счастья, пока Лена была здесь и я мог быть рядом с нею, а те­перь осталась целая жизнь беспросветного горя.
Наверное, за все в жизни надо платить. Вот я и расплачиваюсь, только не знаю за что, я ведь перед Богом ни в чем не провинился. Перед женой и сыном виноват, но они меня уже простили. Жене, конечно, горько, но она, слава Богу, не все знает. Я ей говорил, что много пил, я действительно час­тенько выпивал, она думает, что в этом все дело. Я, конечно, никогда ей всего не расскажу, я и так виноват и постараюсь загладить свою вину перед семьей. Жена хочет еще ребенка, я тоже хочу. Может, это поможет мне оп­равиться морально. Сейчас главное — поправиться физически.
Я думаю, что больше мне никогда уже не доведется увидеть Лену. Мо­жет, оно и к лучшему. Доживу как-нибудь свой век. Это я так сам себя уго­вариваю. И знаю, что сам себе вру.
В глубине души все равно таится отчаянная надежда, что она поправится
и вернется, и даже если не поправится, все равно вернется, и я ее увижу.
Хотя для меня это будет полный крах. Еще одного такого потрясения я уже
не переживу.
Я никогда не считал себя «слабаком», и никто так про меня никогда не думал, но, когда дело касается Лены, моя воля как будто парализована. Я готов на все, лишь бы она была рядом, хотя понимаю, что этого никогда уже не будет, а для меня и моей семьи так будет лучше.
Наверное, смогу когда-нибудь от этого наваждения излечиться. Если уж Бог меня спас, значит, я должен жить.. С одной стороны, хочется выть и биться головой о стену, а с другой — думаю, что мне все это досталось за то, что был счастлив эти три года рядом с нею. Ведь по сути, украл эти го­ды у своей семьи. Наверное, поэтому должен сейчас расплачиваться».
Пациент поправился, больше не пытался покончить с собой…
Обидно, да?!
Анатолий К., 38 лет, инженер, женат. Вот его дословный рассказ:
«Однажды к нам в отдел пришла новая сотрудница, Лена. Ей было 28 лет, она была замужем, у нее двое детей, хорошая, устроенная семейная жизнь, богатый муж, который ее обожал. Она долго не работала, сидела с детьми, потом заскучала дома и захотела работать, хотя материально они были хорошо обеспечены.
Когда она пришла, в нашем отделе как будто свежим ветром повеяло. Она была, как магнит, а все наши «мужики» липли к ней, как металличе­ские частички. Она так смотрела на мужчин, что все невольно начинали за ней ухаживать, даже наши «старые мухоморы» приободрились. Под разны­ми предлогами к нам забегал то один, то другой, и все останавливались у ее стола, кто цветок положит, кто какой-то необыкновенный ластик, или про­сто останавливались поболтать.
Женщины ее сразу невзлюбили, наверное, женская ревность. У одной нашей сотрудницы был роман с нашим главным инженером, так тот сразу «дал ей отставку» и вовсю стал ухаживать за Леной.
Она была какая-то необыкновенная, как будто вокруг нее ореол какой-то. У нее были бархатные, мягкие, чудные глаза. Они излучали какое-то гипнотическое притяжение. Я даже не знаю, была ли она красивой, я об этом даже как-то и не думал.
Наши женщины злились и обсуждали ее, говорили, что нет в ней ничего особенного, даже пытались делать какие-то грязные намеки, что она раз­вратная, что «с жиру бесится» — денег полно, а на работу вышла, чтобы «хахаля» себе найти. Но они быстро прикусили свои языки, потому что Ле­на ни с кем «шашней» не водила.
Она всем улыбалась, никого не отталкивала, мужчины вились вокруг нее, как мотыльки, она взглядом вроде бы всех поощряла, а на деле никому ничего не позволяла. Наши ловеласы, которые имели интрижки с каждой новенькой сотрудницей, если она не уродина, быстро отскочили от нее. Поначалу они пытались с нею заигрывать, приглашали после работы на свидания, но она умела так отказать, что сразу было понятно, что это все­рьез, и никто не обижался.
Лена не была ханжой или «синим чулком» и не ссылалась, что у нее рев­нивый муж. Она как-то по-другому умела пресечь ухаживания, никого не унижая. Она как бы говорила: «Ты хороший человек и ты мне нравишься, но давай оставим все, как есть».
И наши сердцееды быстро отстали. Один из них пытался в мужской компании сказать, что она просто фригидная женщина, ей нравятся ухажи­вания, и чем больше ухажеров, тем лучше, за что получил «по морде» от на­шего самого молодого конструктора, который был в Лену серьезно влюб­лен. Дело дошло до драки, их еле-еле разняли. Жаль, меня там не было, а то он и от меня бы «схлопотал по морде». Привык иметь дело с секретар­шами и чертежницами, которые надеялись, что он женится, а он всем «моз­ги компостировал», а сам, как петух.
Я таких женщин еще никогда не встречал, думал, такие только в рома­нах бывают. Тоже в нее влюбился, как школьник. Таращился на нее целы­ми днями, мне даже не надо было около нее стоять или с ней разговари­вать. Она сидела наискосок от меня, а я целыми днями ничего не делал и только смотрел на нее. Наши женщины надо мной подшучивали. Одна из них, у меня с ней давно был короткий «служебный роман», особенно изо­щрялась. А мне было все равно.
Мне казалось, что я любил жену, мы поженились по любви, с женой все годы прожили хорошо, у нас рос сын. Никогда не думал, что могу так влю­биться. На работу мчался, как на праздник, даже сам не замечал, что напе­ваю про себя. Жена как-то заметила, что я стал тщательно бриться и сме­нил стрижку, стал ходить на работу в костюме и при галстуке, а раньше хо­дил в джинсах и свитере.
Я жене, конечно, ничего не говорил, но она умная женщина и хорошо чувствует меня, сама все поняла. Она не скандалила, только смотрела на меня грустными глазами.
В постели у нас все разладилось. Мне совсем не хотелось заниматься лю­бовью с женой, казалось, что это предательство, да и желания не было. Же­на несколько раз попыталась сама начать и приласкать меня. Раньше мне ее активность нравилась, она у меня темпераментная женщина, а теперь ничего не получалось.
Хотя я к жене по-прежнему хорошо относился, и сейчас хорошо отно­шусь, она ничего плохого мне не сделала, вела себя очень сдержанно, хоть и грустила. Но домой мне было тягостно возвращаться, не хотелось видеть печальную жену. После работы я старался подольше не приходить домой, то заезжал к старым друзьям, и мы напивались с ними «в стельку», то сам заходил в какой-нибудь бар.
Жена долго молчала, потом не выдержала и сказала, что на многое за­крывает глаза, но с моим пьянством мириться не собирается. Мы стали ссо­риться, и она предложила развод. Может быть, она хотела просто припуг­нуть меня, но я сразу согласился. Сам не знаю почему. Мне ведь с Леной «ничего не светило».
Я пару раз предложил Лене подвезти ее до дома, она согласилась. По до­роге мы болтали и смеялись, а я так и не смог что-нибудь сказать о том, как я к ней отношусь, и договориться о свидании.
Она на меня смотрела, как и на всех остальных мужчин. Никого из нас она не выделяла и постепенно всех поставила на место. Вокруг нее по-прежнему «вились» наши мужчины, но больше никто не пытался серьезно за ней «приударить», хотя все ухаживали.
Когда мы с женой развелись, я пить бросил. Я понял, что это не выход. Пытался «вылечиться» от Лены, завел себе любовницу, которая работала в соседнем отделе, но только опозорился. Она потом долго меня домогалась, подкарауливала после работы, заманивала к себе, но я отказывался. Она ра­зозлилась и «раззвонила» всем, что я импотент. Я себя импотентом не счи­тал, но слышать это было обидно.
Сам не знаю, на что я надеялся. Лена прекрасно знала, как я к ней отно­шусь, да и все это знали. Но она не старалась меня ни привлечь, ни оттолк­нуть. Она такая естественная, просто у нее сущность такая и, наверное, призвание — всем нравиться. Потом мы с нею подружились, я ее часто подвозил до дома после работы, а утром встречал перед работой, и мы вме­сте ехали. Она была не против, но как-то незаметно держала меня на дис­танции.
Я даже бывал у нее дома, познакомился с ее мужем. В нем нет ничего особенного, мужчина как мужчина. Он даже не ревновал ее.
У нас с ним был серьезный разговор. Он мне сказал: «И вы тоже, я ви­жу, влюблены в мою жену. В нее всегда все влюбляются. Еще когда она бы­ла студенткой, у нее отбоя не было от ухажеров. Мне стоило большого тру­да завоевать ее благосклонность. Я боялся вначале, что поклонники не ос­тавят ее в покое и после нашей свадьбы, поэтому и постарался побыстрее «наградить» ее детьми и даже запереть в четырех стенах, так боялся ее поте­рять. Потом понял, что этим Лену не удержишь, даже наоборот. Она как ветер, ты же не можешь удержать в руках ветер. Если она сама не захочет, то удержать ее невозможно. Она удивительная женщина, я ее люблю до сих пор, но до сих пор не знаю, любит ли она меня или только позволяет себя любить. Детей она действительно любит, а я все же отец ее детей, только на это и надеюсь. Она никогда не давала мне повода подозревать ее в легко­мысленности. Она не та женщина, которой можно выдвигать необоснован­ные обвинения в неверности. Я ее ревную, конечно, но стараюсь этого ей не показывать. Если она поймет, то перестанет меня ува
жать. Я ей больше друг и отец, чем муж. И на том спасибо, я благодарен судьбе, что у меня есть Лена. Все, что я делаю, — это ради нее и ради детей. У меня одна цель в жизни — чтобы она была счастлива, спокойна и ни в чем не нуждалась. У нее очень слабое здоровье, раньше она часто болела, поэтому я был против, чтобы она работала. Но она настояла, а я никогда не умел ей отказать. Она смотрит на тебя своими лучистыми глазами, и ты, как кролик, делаешь все, что она хочет. Я понимаю, что ей не просто стало скучно дома, она не мо­жет жить без ухаживаний и внимания мужчин. Это ей необходимо. Может быть, она вампир, а скорее всего, она донор, потому что она не отнимает энергию у других людей, а наоборот, дает им силу. Запретить вам ухаживать за моей женой я не могу, это оскорбит Лену. Хотя не могу сказать, что я от этого в восторге. Но вы, по крайней мере, не так нахальны, как другие, ко­торые пытались за ней ухаживать. Она умеет «отваживать» нежелательных «ухажеров», если они чересчур напористы. Но ухаживания мужчин ей нра­вятся, и с этим уж ничего не поделаешь. Я только надеюсь, что этим все и ограничится. Только вы знайте, что вы не первый, кто по ней «сохнет» без всякой взаимности. Лена не любит причинять страдания, и если она пой­мет, что вы страдаете, она от вас деликатно избавится. Я не думаю, что у вас есть какой-то шанс добиться от нее большего, если вы на это рассчиты­ваете».
И я все это выслушал от ее мужа, как школьник слушает выговор завуча. Я и сам знал, что у меня нет никаких шансов, но ничего не мог с собой по­делать. Лена позволяла мне быть ее другом и только. Как только я пытался форсировать свои ухаживания и хотя бы дотронуться до нее, она так мягко отстранялась и говорила, что этим я только сделаю хуже для наших отно­шений.
Хоть муж и не был уверен в ее отношении к нему, Лена на самом деле его очень любила. Может быть, без сильной страсти, но она считала, что он самый порядочный и благородный человек из тех, кого ей пришлось встре­чать. Красота мужчины для нее ничего не значит. Мужчина должен быть красив внутренней красотой, а она считает, что муж именно тот человек, которого она хотела бы видеть рядом с собой всегда. Она говорила, что ей очень нравится, когда за ней ухаживают, но для нее это только игра. Ей са­мой нравятся некоторые мужчины, но не настолько, чтобы она от них поте­ряла голову. А просто «кочевать» из одной постели в другую ей не интерес­но. Если она встретит такого мужчину, который будет лучше ее мужа, то, может быть, она и увлечется им. А пока она такого не встречала.
От этих ее слов я еще раз убедился, что я «не герой ее романа». После этого разговора и напился с приятелем и пил три дня. Я решил, что больше никогда не буду за ней ухаживать, хватит вести себя как влюбленный школьник, я взрослый мужик, и вздохи под луной для меня уже пройден­ный этап. Я даже решил перейти на другую работу и написал заявление об уходе.
Но когда после трехдневного «загула» я пришел на работу и снова увидел Лену, я позабыл все свои благие намерения. Она обрадовалась мне, улыбну­лась своей удивительной улыбкой и спросила, почему меня не было три дня на работе. И я понял, что это, наверно, мой крест на всю жизнь.
Я ничего не могу с собой поделать. Бесполезно выпрашивать у нее вза­имности, как нищий подачку. Надо или принимать ее такой, какая она есть, или повеситься.
Справиться со своим чувством я не мог. Я был как больной. Наверное, любовь — это болезнь. Я понял, что никого до Лены не любил. То, что я испытывал к жене и другим женщинам, это, наверное, не любовь. А может быть, любовь бывает разная — к одним женщинам ровная, спокойная, а к другим — пламенная страсть. Раньше у меня такого никогда не было. Я и сам не думал, что способен на такое чувство. Я обычный, средний мужик, достаточно циничный и многоопытный, у меня было немало женщин, но теперь они кажутся мне жалкой подделкой. Хотя у меня были и умные, и красивые женщины, но ни об одной из них я не жалею. Остались приятные воспоминания, и все.
Я надеялся, что время меня «вылечит». Я стал как бы «официальным ухажером» Лены. Я привозил ее на работу и отвозил домой. Иногда мы обе­дали вместе, но, когда я пытался пригласить ее вечером куда-нибудь, Лена всегда мягко отказывалась.
Не могу понять, как я с этим мирился. Я такой же, как и все, привык, что с женщиной после двух-трех свиданий, а иногда и после первого ло­жишься в постель, а потом уже разбираешься, нравится она тебе или нет. Никогда не думал, что бывает любовь без секса. Если женщина ломалась и строила из себя «недотрогу», я быстро давал «задний ход». Не по мне это было — брать женщину длительной осадой. Если ломается, значит, не хочет или цену себе набивает. А меня к таким женщинам никогда не тянуло. Мне нравилось, когда все обоюдно. Бывало и так, что после первого раза не бы­вало второго. Я люблю темпераментных женщин, как моя жена.
Но с Леной я ничего не мог поделать. Я, конечно, не раз пытался пойти дальше ухаживаний, но с нею ничего не получалось. Она сразу дала понять, что, если я проявлю настойчивость, я ее потеряю.
И она не набивала себе цену, я точно знал, что именно так и будет. Она такой искренний человек, что ей сразу веришь и уже не сомневаешься, что именно так она и поступит. Она не жестокая, наоборот, очень мягкая и женственная, но очень прямая и открытая, без всяких этих женских штучек и увиливаний. Она, конечно, очень кокетливая и любит нравиться, но сразу дает понять, что этим все и ограничится, если кто-то хочет большего, то может не рассчитывать.
И все равно никто на нее не сердился, ее все мужчины обожали, а жен­щины терпеть не могли. Мне другие мужчины даже завидовали, когда она стала только мне позволять провожать ее. Но я думаю, что она меня при­близила к себе только потому, что поняла, что я для нее не опасен и не бу­ду к ней нагло приставать и раскладывать на сиденье машины.
Я даже не мог обижаться, так как она сразу расставила все точки над «i» — отношения чисто дружеские, но не больше. Я ее любил, а она мне только разрешала себя любить. Она мне была нужна, а я ей был не нужен. Конечно, она была ко мне даже привязана, привыкла, но не больше.
Я точно знал, что, если обижусь на нее и уйду, мое место сразу займет другой, которого она так же приручит и поставит на место. Она умела сде­лать мужчину послушным даже против его воли. А если он не хотел слу­шаться, она не собиралась удерживать.
Наверное, в этом и была ее сила. Она не была заинтересована в своем поклоннике, их у нее было много, ей было из кого выбирать. А если его не устраивали такие отношения, то она его не удерживала. Как в том анекдоте: «Не нравится — не ешь». А раз мужчина хотел оставаться с нею, то он обя­зан был играть по ее правилам. А не хочешь — уходи.
И при этом она не унижала, не давила на меня, не демонстрировала свою власть надо мной, хотя я ей не раз говорил, что ради нее готов на все, она и сама это знала. Когда я пытался сказать ей, что она для меня зна­чит — иногда на меня находило такое, хотелось как-то расчувствовать ее, Добиться хотя бы жалости, — она говорила: «Не надо ничего говорить, я и так все знаю. Зачем слова, у тебя на лице все написано, а я умею чувство­вать и читать по лицу». И все, и разговор окончен. И сердиться на нее не Могу, и изменить что-то не в силах.
Все наши на работе были уверены, что у нас с нею настоящий роман, нто мы любовники, один даже стал допытываться, какая Лена в постели. Пришлось дать по морде. Больше никто с расспросами не приставал. А на работе мужики по-прежнему вились вокруг Лены. Вначале поглядывали на меня, не дам ли я в морду, а какое я имел право? Лена бы этого не позво­лила. Она никому не принадлежала.
Была
сама по себе. Правильно ее муж говорил, что она, как ветер, — неуловимая, изменчивая и бесконечно при­влекательная.
Она меня так «приручила», что я уже бросил все попытки стать ее лю­бовником. Видел ее во сне, засыпал с ее именем и просыпался с мыслью о ней. Радовался, что скоро ее увижу. Выходные для меня были просто муче­нием. Два дня в неделю метался, как зверь в клетке, или напивался с при­ятелями. Но водка мне не помогала. Чем больше пил, тем больше думал о ней.
Даже как-то спьяну рассказал о ней другу. Друг, простая душа, говорит: «Да затащи ты ее в койку, сразу полегчает. Увидишь, что она такая же баба, как и все. Все они одинаковы. Твоя просто очень высокого мнения о себе. А когда окажется в горизонтальном положении, сразу с нее вся спесь сле­тит». Чуть не дал ему в морду. Но больше никому ничего о Лене не гово­рил.
Она не святая, конечно, но не такая, как все. Таких женщин, наверное, одна на миллион. А может, и больше, просто раньше мне такие не попада­лись. С остальными всегда все было проще.
С Леной мне тоже было легко и просто. Потом мне даже не был нужен секс с нею, я уже давно перестал на это надеяться. Нужно было только, чтобы она была рядом и смотрела на меня своими необыкновенными глаза­ми и говорила своим чудным низким голосом, от которого у меня по спине мурашки бегали, как от прикосновения.
У меня с нею бывала эрекция, даже когда она просто смеялась или раз­говаривала со мной, сердце замирало и брюки становились тесными, когда она поворачивала ко мне лицо или наклоняла голову. В ней было такое природное изящество, а каждый жест, как у пантеры, гибкий, плавный и полный какой-то необычайной цельности и координированности. Никогда не думал, что женщина может быть так совершенна.
До сих пор не могу понять, была ли она красива, у меня нет ни одной ее фотографии. Иногда закрываю глаза и представляю ее, ее смех и улыбку, но не могу описать, какого цвета у нее глаза и какие черты лица. Необыкно­венная, не такая, как все,— вот все, что я могу о ней сказать.
Вначале меня тяготило, что у меня с нею была эрекция, а разрядки не было. Я однажды набрался наглости и сказал ей об этом. Она как-то напря­глась, глаза стали другие, чужие и холодные, и я перепугался, что она сей­час уйдет и больше никогда не позволит мне приблизиться. Хорошо, сумел вовремя спохватиться и перевести все в шутку. Она сразу расслабилась и тоже засмеялась.
Потом сама заговорила об этом и грустно так сказала, что все понимает, но ведь любовь — это когда взаимно. И все, больше ничего не сказала. И я понял, что она меня никогда не полюбит. То ли я не способен вызвать у нее такую любовь, то ли она так любит мужа, что больше ей никто не ну­жен, я так и не понял и до сих пор не пойму.
Она внешне казалась такой простой, приветливой и доброжелательной, а на самом деле, думаю, никто по-настоящему не знал, что у нее в душе.
Иногда она бывала такой грустной, но ничего не говорила. Я терялся в догадках, расспрашивал, может, я чем-то ее обидел, но она ничего не объ­ясняла.
Я поначалу думал, что муж ее огорчил или дети, а потом понял, что он никогда в жизни ее не огорчал, ин пылинки с нее сдувал, лдлда. u±i ш смотрел, он весь преображался. Со мной он говорил как мужчина с мужчи­ной, а при Лене становился как теленок. Наверно, я тоже со стороны так смотрелся. Не то чтобы он демонстрировал какие-то нежности, обнимал или целовал ее при мне, она, по-моему, этого на людях не позволяла, но взгляд становился совсем другой, такой нежный, каким смотрят на люби­мого ребенка.
Она и была и ребенком, и женщиной одновременно. Никогда не думал, что в женщине может быть одновременно такая внутренняя сила и такая беззащитность. Хотелось взять ее на руки, баюкать, как ребенка, и шептать ей ласковые слова. Меня просто всего затапливала какая-то безграничная нежность к ней. Я думал, что убью любого, кто посмеет ее обидеть. Но оби­деть ее было трудно. При всей ее беззащитности она умела постоять за себя с улыбкой на лице. Я ни разу не видел, чтобы она сердилась или повысила голос.
И дети у нее были такие же ласковые, как котята, Машенька и Витек. Мы забирали их из садика, я подолгу сидел у них дома, играл с ее детьми. Я их тоже полюбил.
Муж Лены даже привык к моему присутствию. Первое время после того крупного разговора я чувствовал, что он был немного напряжен, когда по­стоянно заставал меня у них дома, особенно, когда видел, что дети на мне виснут. Но он очень хорошо чувствовал Лену и по ее поведению, конечно, понимал, что между нами ничего нет. Я всего лишь друг, шофер и нянька. Мне позволено обожать Лену и ничего больше. И он упокоился. Мы даже играли с ним в шахматы. Такой вот сложился нелепый треугольник.
Вечером мне не хотелось от них уезжать к себе. После развода с женой мне досталась комната в коммунальной квартире, которую я ненавидел. Но о возвращении к жене я даже и не думал, хотя она больше замуж не выхо­дила и я знал, что, если я захочу вернуться, она не будет возражать. С сы­ном я виделся, и с женой тоже, но возвращаться не хотел.
Так продолжалось три года, а потом Лена серьезно заболела. У нее рань­ше была доброкачественная опухоль, которая сильно разрослась, и у нее были сильные боли. Подозревали, что опухоль стала злокачественной. Она очень мучилась, лежала в нашем онкоцентре, ее хотели оперировать, но муж увез ее в Америку на операцию и лечение. Больше они оттуда не вер­нулись. От матери Лены я узнал, что она так полностью и не поправилась, все время лежит в больницах и санаториях, а муж потратил на ее лечение большие деньги, залез в долги, но еще надеется, что удастся ее вылечить.
С тех пор моя жизнь стала серой и бессмысленной. Первое время я еще надеялся, что она поправится и вернется. Я, как дурак, мечтал, что буду за ней преданно ухаживать, даже если она будет тяжелобольной и прикован­ной к постели. Но у меня нет таких денег, как у ее мужа, чтобы вылечить ее.
Я собрал денег, чтобы поехать в Америку и увидеть ее, написал ей об этом, но она прислала письмо, чтобы я не приезжал. Она ничего не объяс­няла в письме, а я подумал, что Лена не хочет, чтобы я видел ее больной и беспомощной.
Для меня это было неважно, мне она была нужна любая. Но поехать я не посмел. Правильно говорил ее муж, она умеет заставить мужчину делать то, что она хочет, даже в письме. Я никогда не смел ей навязываться, хотя и тяжко было без нее.
Все это время, пока она была там, я жил, как во сне. Ходил, как автомат, на работу, что-то ел, что-то говорил, а в душе была такая пустота. Ду­мал, зачем я живу. Была одна надежда, что Лена вернется, любая, пусть да­же инвалидом, и я опять буду рядом с ней.
Когда узнал, что надежды нет и она не вернется, во мне все помертвело. Понял, что никогда не увижу ее, не посмею даже поехать к ней против ее воли и жить дальше не стоит. Я ночью выл в буквальном смысле, грыз по­душку. Плакать я не умею, даже в детстве не плакал, когда ребята били, сам учился за себя постоять. А тут такая тоска навалилась, такая безысходность, что правда выл ночами. Соседка по квартире даже ночью в стену стучала. Думал, с ума схожу.
Помню, как я готовился к самоубийству. Я давно уже об этом думал, но раньше была надежда. Обдумывал, каким образом покончить с собой. Не хотел, чтобы это выглядело как в дешевой мелодраме — здоровый 38-лет­ний мужик руки на себя наложил от несчастной любви. Не хотел выглядеть смешным. Решил все обставить так, чтобы выглядело как несчастный слу­чай. Сам испортил в машине тормоза, разогнался на шо
ссе и вр
езался в столб. Но и тут мне не повезло, задел столб по касательной и свалился в кювет. Несколько раз перевернулся, но, как видите, остался жив, хоть и пе­реломался.
Не знаю, что буду дальше делать. Больше, конечно, с собой кончать не буду, второй раз никто не поверит, что это несчастный случай. Не хочу, чтобы надо мной смеялись, а в сына пальцем тыкали, что его отец «свих­нулся» от любви и сам себя убил. Я сам рос без отца, знаю, что это такое, когда над тобой ребята смеются, а защитить тебя некому.
Наверно, вернусь к жене и сыну, больше не к кому, и буду доживать свой век, зализывая раны. Кому я теперь такой калека нужен. Еще неиз­вестно, буду ли ходить. Жена навещает, хочет, чтобы я вернулся. Но не хо­чется быть ей обузой — когда был здоров, от нее ушел, а когда стал инвали­дом, опять приполз, чтобы она за мной ухаживала. Но если вернусь к жене, конечно, сидеть у нее на шее не буду, возьму работу на дом, буду зарабаты­вать.
Не привык я жаловаться, вы первый человек, которому я все рассказы­ваю. Но если бы вы только знали, как мне тяжко. Как будто внутри сидит хищный зверь, который раздирает меня, уже вся душа превратилась в кро­вавую рану. Не знаю сам, на счастье такая любовь или на горе. У меня бы­ло три года счастья, пока Лена была здесь и я мог быть рядом с нею, а те­перь осталась целая жизнь беспросветного горя.
Наверное, за все в жизни надо платить. Вот я и расплачиваюсь, только не знаю за что, я ведь перед Богом ни в чем не провинился. Перед женой и сыном виноват, но они меня уже простили. Жене, конечно, горько, но она, слава Богу, не все знает. Я ей говорил, что много пил, я действительно час­тенько выпивал, она думает, что в этом все дело. Я, конечно, никогда ей всего не расскажу, я и так виноват и постараюсь загладить свою вину перед семьей. Жена хочет еще ребенка, я тоже хочу. Может, это поможет мне оп­равиться морально. Сейчас главное — поправиться физически.
Я думаю, что больше мне никогда уже не доведется увидеть Лену. Мо­жет, оно и к лучшему. Доживу как-нибудь свой век. Это я так сам себя уго­вариваю. И знаю, что сам себе вру.
В глубине души все равно таится отчаянная надежда, что она поправится
и вернется, и даже если не поправится, все равно вернется, и я ее увижу.
Хотя для меня это будет полный крах. Еще одного такого потрясения я уже
не переживу.
Я никогда не считал себя «слабаком», и никто так про меня никогда не думал, но, когда дело касается Лены, моя воля как будто парализована. Я готов на все, лишь бы она была рядом, хотя понимаю, что этого никогда уже не будет, а для меня и моей семьи так будет лучше.
Наверное, смогу когда-нибудь от этого наваждения излечиться. Если уж Бог меня спас, значит, я должен жить.. С одной стороны, хочется выть и биться головой о стену, а с другой — думаю, что мне все это досталось за то, что был счастлив эти три года рядом с нею. Ведь по сути, украл эти го­ды у своей семьи. Наверное, поэтому должен сейчас расплачиваться».
Пациент поправился, больше не пытался покончить с собой…
Обидно, да?!
