«…Рано утром меня будят и обмывают. Мама надевает на меня платье в цветочек без рукавов. Я хорошо помню его цвета – коричневый, жёлтый и персиковый. Я обуваюсь в мои меленькие каучуковые сандалии, в мои шлёпки. Ещё очень рано.Моя мама ведёт нас с сестрой в большой дом к третьей жене дедушки. Мои кузины, что приехали на каникулы, остановились в её доме, и, как и мы, они уже обмыты, одеты и ждут – маленькая команда, собранная здесь, безобидная и беспокойная. Мама уходит.Совершается нечто особенное, поскольку бабушки приходят и уходят, загадочно разговаривая между собой, держась от нас в стороне. Не ведая того, что меня ждёт, я чувствую: их разговоры тревожные. Внезапно одна из бабушек зовёт всех девочек, потому что «дама» пришла. Я её узнаю. Она - подруга моих бабушек из касты кузнецов. В этой касте мужчины работают с железом и делают обрезание мальчикам, а женщины «вырезают» маленьких девочек. Здесь же и две другие женщины, толстые матроны с мощными руками, которых я не знаю. Мои кузины, что постарше, возможно, представляют, что ожидает нас, но ничего не говорят.На языке сонинке бабушка объявляет, что сейчас нам сделают салинде, чтобы получить право молиться. На нашем языке это означает «быть очищенным для получения доступа к молитве». По-французки скажут «вырезанные» или «обрезанные».Шок беспредельный. Теперь я знаю, что ждёт меня: об этом время от времени говорят матери в доме, и так, как если бы речь шла о вступлениии на мистическую должность. Мне кажется, я вспоминаю то, что старательно пыталась стереть из памяти.Все мамы ушли. Странное чувство брошенности было у меня, но теперь я знаю, что никакая мать, даже имеющая железные нервы, не сможет смотреть на то, что будут делать с её дочерью, а особенно слышать её крики. Она знает, о чём идёт речь, потому что сама прошла через это, и, когда прикасаются к её ребёнку, сердце матери плачет снова. Однако она принимает это, потому что таков обычай и потому что она уверена в том, что варварский ритуал, якобы очищающий, чтобы получить право молиться, нужен, чтобы вступить в брак девственной и быть верной женой.Возмутительно вовлекать африканских женщин в ритуал, который не имеет ни малейшего отношения к религии. Мужчины хотели этого по нескольким причинам: они пытались укрепить свою власть, хотели быть уверенными, что их жёны не уйдут к другим мужчинам, а мужчины из вражеских племён не будут насиловать их жён. Другие объяснения, ещё более абсурдные, состояли в том, что женские половые органы – якобы грязные, дьявольские, а клитор, тоже дьявольский, способен при соприкосновении с головой рождающегося ребёнка обречь его на невесть какое несчастье и даже на смерть. Некоторые думали, что это ложная копия маленького пениса наводила тень на мужскую силу.Но только желание доминировать было настоящей причиной. И женщин подвергали экзекуции, поскольку не могло быть и речи о том, чтобы «видеть» или «прикасаться» к этой интимной части женской природы.В семь лет я не имею представления, как и другие девочки моего возраста, что у меня есть клитор и чему он служит. Я никогда его не замечала и больше никогда не увижу. Единственное, о чём я думаю этим утром, - о предстоящей невыносимый боли, о которой до меня доходили какие-то слухи, но которая, как мне казалось тогда, не затронет меня. Мальчишка, испытав боль и мучения однажды, не будет страдать позже: в его случае речь идёт о традиции исключительно гигиенической.Но я видела девочек, идущих странной походкой, точно гуси, садящихся с трудом и плачущих в течении двух или трёх дней, а иногда и целой недели. Моё сердце начинает бешено колотиться. Нас пытаются убедить, что не нужно плакать, когда происходит «очищение». Нужно быть мужественными.Рядом с нами нет ни одого мужчины. Нет никого, у кого я могла бы укрыться, а главное, моего дедушки. В ту эпоху традиции в деревне были ещё сильны, и нашим мамам и бабушкам нужно было преодолеть это с нами. И точка. Они не задавли никаких вопросов. На нашей улице было только две семьи, практикующие «вырезание». Много хороших традиций, но эта ужасающая.Девочки застывают от страха до такой степени, что могут, вероятно, описаться. Но ни одна одна не пытается сбежать – это немыслимо. Даже если мы продролжаем искать того, кто может увести нас отсюда. Таким человеком мог быть дедушка...Женщины обвиняют мужчин в подстрекательстве, однако во многих деревнях ничего им не говорят, кроме тех случаев, когда «вырезание» становится коллективным или вся деревня знает об этом. Моего папы рядом не было, никто не спрашивал ни его мнения, ни мнеия дедушки.Они развернули два больших мата, один – перед дверью в комнату, другой – у входа в душевую. Другая одежда, предназначенная нам, разложена на кровати. Я уже непомню кого из нас позвали первой, настолько мне было страшно. Мы не вправе смотреть, что делают с другими. В комнате три или четыре женщины и одна маленькая девочка. У меня полились слёзы. Нас было четыре или пять, ждущих своей очереди. Я сижу на пороге с вытянутыми ногами, дрожа и сжимаясь всем телом от криков других.Наконец настаёт мой черёд. Две женщины вводят меня в комнату. Одна сзади держит мою голову и всем весом тела давит мне на плечи, чтобы я не шевелилась; другая раздвинув мои ноги, держит меня за колени. У дамы, делающей процедуру, для каждой из девочек своё лезвие, специально купленное матерью. Дама со всей силы тянет пальцами маленький кусочек плоти и отрезает его, как если бы рубила на куски мясо зебу. К несчастью, она не в состоянии сделать это одним движением. Ей приходится кромсать.Мои вопли до сих пор звенят у меня в ушах. Я плакала, кричала:- Я расскажу об этом отцу, расскажу дедушке Кизиме! Кизима, Кизима, Кизима, приди скорей, они убьют меня, приди за мной, они убьют меня, приди....Ай! Приходи! Баба, баба, где ты, баба? Когда папа придёт, он вас всех убьёт, он убьёт вас...Женщина режет, кромсает и насмехается со спокойной улыбкой.Я зову на помощь всю мою семью, дедушку, папу и маму тоже, мне нужно что-то делать, надо кричать о моём протесте против несправедливости. У меня закрыты глаза, я не хочу смотреть, не хочу видеть, как женщина изувечивает меня.Боль, которую невозможно описать, не похожа ни на какую другую, будто мне вытаскивают кишки, будто в голове бьёт молот. Через несколько минут я уже не чувствую боли внизу, она во всём моём теле, внезапно ставшем пристанищем для голодной крысы или армии мышей. Боль пронизывает всё – от головы до до пят, проходя через живот. У меня начинается обморок, когда одна из женщин плеснула мне на лицо холодной воды. Это помешало мне потерять сознание. В этот момент я думала что умру, что я уже мертва. И на самом деле я не чувствовала своего тела, только ужасное содрогание всех нервов внутри и тяжесть в голове, которая, как мне казалось, могла лопнуть.В течении целых пяти минут эта женщина режет, кромсает, тянет, а потом снова проделывает это, чтобы быть уверенной в том, что всё «очистила».Закончив кромсать, она стала вытирать стекающую кровь лоскутом ткани, намоченным в тёплой воде. Потом она смазывает рану маслом, чтобы избежать инфекций, но ни до, ни во время операции никто ничего не объясняет.Когда всё закончилось, мне сказали:- Теперь вставай!Мне помогают подняться, поскольку я почти не чувствую ног. Я ощущаю боль только в голове, где яростно стучит молот, и больше нигде. Моё тело разрубили на две части. Я ненавидела ту женщину, а она уже приближалась с лезвием к другой девочке, чтобы причинить ей такую же боль.Поскольку я не могу идти, они несут меня на доске и кладут на мат рядом с другими, уже «вырезанными» девочками, которые всё ещё плачут. И я тоже плачу, в то время как следующая в ужасе занимает моё место в комнате пыток.Это боль, которую я никогда не могла описать. Я не испытывала ничего более мучительного в своей жизни. Я рожала, страдала почечными коликами, - нет схожих болей. Насилие, совершённое над моим детским телом, было непостижимо для меня. Никто ни о чём не предупредил меня – никто. Произошедшее было ещё более несправедливым и жестоким, потому что не имело никакого объяснения. За что меня наказали? Эта штука, которую мне отрезали лезвием для бритья, чему она служила? Почему её убрали, если я родилась с ней? Я, наверно, носила в себе зло, что-то дьявольское, если нужно было избавиться от этого, чтобы получить право молиться Богу? Непонятно.Мы оставались распластанными на мате, пока последняя не рухнула на него, плача.Мамы и бабушки пришли, чтобы утешить нас:- Перестань плакать, ты сильная, так не плачут. Даже если тебе больно, нужно быть мужественной, потому что всё кончено, всё позади...Перестань плакать.Но мы не можем перестать. Плакать необходимо – это наша единственная защита.Дама вернулась в тот же вечер для ухода за нами, потом пришла на следующий день. И так каждое утро. В первый день была нестерпимая боль. Я лежу, не способная повернуться ни влево, ни вправо. Ничего не помогает. Никакое утешение не помогает.Ни одна из нас не может проглотить ни крошки. Не воодушевляет нас даже танец одной из бабушек, которая хлопает в ладоши с прибаутками, чтобы воспеть нашу храбрость. Какую храбрость? У меня её не было и не могло быть. Процедуры по уходу очень болезненны. Кровь запекается, и дама соскребает её лезвием. Промываение облегчает наши страдания, но надо сначала, чтобы она дёргала, скребла этой проклятой бритвой. И я не могу заснуть.Я не перестаю плакать, погружаюсь в дремоту от усталости и отчаяния, оттого что никто не пришёл спасти меня. Вечером меня заставляют встать, чтобы спать в комнате с другими – десятком калек, растянувшихся на мате с раздвинутыми ногами. Никто не разговаривает, кажется, что свинцовые оковы сковали наше радостное детство. У каждой своя боль, похожая, конечно, на ту, что испытывает другая, но неизвестно, перенесла ли она её так же. Может я не такая мужественная, как остальные.В моём сознании всё как в тумане. Я не знаю, кого обвинять в том, что произошло. Даму? Моих родителей? Тётушек? Бабушек и дедушек?. Мне кажется, я виню всех. Я обижена на весь мир. Когда я поняла, что ожидает меня, очень испугалась, но не думала, что это будет настолько страшно. Я не знала, что будут вырезать так глубоко и что боль будет такой интенсивной и продлится несколько дней, пока не начнёт ослабевать. Дни идут, и боль понемногу проходит, но психологически всё ещё тяжело. Спустя четыре дня физически уже легче, но по-прежнему болит голова. Она раскалывается изнутри, будто скоро лопнет. Я снова кричала и плакала....Постепенно появляются дедушка и другие мужчины. Я полагаю, они услышали, что крики и плач прекращаются. Помню дедушку, кладущего руку мне на голову и читающего молитву. Никакого другого утешения.Но я ничего не говорю ему. Я больше не зову его на помощь, всё закончилось, горе прошло.Однажды, когда боль пройдёт, всё забудется. И именно так и произошло через неделю. Что-то окончательно изменилось во мне, но я не отдавала себе в этом отчёта. Мне понадобилось время, чтобы осмелиться посмотреть на шрам. Три недели спустя, однажды моясь, я решила посмотреть, что же мне вырезали. Шрам стал уже жёстким. Я слегка коснулась его рукой, потому что было ещё больно, и предположила, что именно там что-то отрезали. Но что?В течении прлутора месяцев я чувствовала боль.Бабушки были правы, это забывается. Никто не предупреждает нас, что наша будущая жизнь женщины окажется не такой, как у других. Будто рос во мне неизвестный цветок, но ему было не суждено распуститься.В одном из уголков моей памяти я всё ещё сижу под манговым деревом у дома, там где я была счастлива и физически невредима. Готовая стать подростком, затем женщиной. Готовая любить, о чём я так мечтала...Мне этого не позволили…»
:happybday: просто нет слов. Я уж промолчу на счет дикости, это вообще без комментариев... Но неужели они и в самом деле считают, что именно наличие этих тканей у женщин действительно определяет у них силу полового влечения и т.п., и удалив этот, типа "рассадник зла", они его так сказать обуздают??.. Бред какой-то, в голове не укладывается, что в 21 веке может существовать такая ересь. :good:
