Party
Active Member
Из биографии одного замечательного человека, выздоравливающего алкоголика:
...В моей семье отец все время находился в состоянии: «Какой кошмар – деньги кончились!» Карьеру он так и не сделал, и потому просто сидеть в кабинете, руководить, получать большую зарплату и, может иногда, мелкие взятки, ему было не суждено. Насколько я помню, это было предметом унижения его со стороны его отца, ставившего ему в пример его братьев и, естественно, самого себя. Наверное, дед желал добра, но выглядело это именно, как унижение. Наверняка многие вспомнят этот прием из советской педагогики: «посмотри на Сидорова! Он уже….а ты все еще….»
Работал отец как проклятый, дома стоял кульман, работал ночами, портил зрение (к концу жизни у него были очки +10!). Любимой поговоркой было: «Когда помру - высплюсь»
Я старался его не трогать, потому, что «он устал». Когда мать нашла у меня в портфеле нарисованную голую девушку, он попытался мне что-то сказать, закрыв дверь, но что-то промямлил, и убежал.
Пьяным я его никогда не видел, т.е. были гости, в холодильнике стояла водка, иногда от него пахло, но ни запоев, ни похмелья я не помню.
Тем не менее, лично у меня осталось воспоминание о глубоко несчастном человеке, который всю жизнь любой день отдыха воспринимал, как повод испытать чувство вины (денег не заработал ни копейки а еще и потратил), самые дорогие вещи, которые он себе позволял были инструменты (готовальни, ЛОМОвская оптика, карандаши Кох И Нор). И еще были дорогие траты на меня – пианино, скрипка, английские словари. Вещи, которые мне были совершенно не нужны, но сказать об этом я не мог. Если в семье нужно было что-то решить – решение принимала мать, потому, что отец работает.
Странно, но при такой работоспособности и квалификации, ни на одном месте долго ему работать не удавалось. В любом коллективе его начинали травить, завидовать, заставляли выполнять не то… по крайней мере, сам он это описывал именно так. Одним словом, когда он приходил устраиваться на очередное место, кадровики листали его пухлую трудовую, и спрашивали: «Как у Вас с выпивкой?» Иногда конфликт начинался уже с этого…
Он причислял себя к интеллигенции, и потому был диссидентом. Ну, не то, чтобы совсем диссидентом – так тоже нельзя – но вроде как.. Иногда наши гости произносили фамилию Солженицин, а иногда Голда Меер, но шепотом. И так, чтобы я не слышал. Когда один из его друзей, изрядно выпив, начал рассказывать об Андрэ Бретоне, потом перешел на Сальвадора Дали, а потом, вдруг заявил, что Поль Элюар – вообще не сюрреалист! Его девушка сказала: «Сеня, тормози, сейчас ты начнешь говорить, что Сбигнев - голова» Я помню, как все замолчали, а папа выставил их из дома, и больше никогда не пускал.
Отношение к религии было своеобразным: с одной стороны, как диссидент, он, иногда упоминал слово «бог», но я точно помню, что церковь старался обходить стороной, считая, что там «все то же самое».
Тем не менее, он верил в «царство божье»: в страну, где нет злости (а если и есть, то только праведная), где нет надежды, потому, что все уже достигнуто, где любовь повсюду и ничего не стоит (а если стоит, то недорого, можно и заплатить) и где есть вера, потому, что она зиждется на веских доказательствах. Он даже мог показать эту страну на карте: Америка, или Израиль. Но нам туда не попасть никогда, потому, что «не пустят».
Обиды занимали в его жизни особую роль. Фактически, я даже не могу назвать существо, на которое он не был обижен. Ну да, все ради семьи, и потому понятен праведный гнев на государство, начальство, Майскую демонстрацию….но, на меня он был обижен тоже! Мне помниться постоянная фраза: «я все это, думаешь, для себя делаю? Это все для тебя! А ты….»
Я не помню, чтобы мы вместе «ржали до слез», сидели молча рядом или говорили «по душам». Папа всегда или работал, или устал.
Погиб он после ДТП. В первый день отпуска, поехав за очередной получкой за халтуру, стоял на остановке автобуса, и тут на него налетела «Волга». Мне кажется, что, если бы он умер сразу, то попал бы в рай, по крайней мере, в тот день он был счастлив (насколько это слово могло быть применимо к нему). Но Господь распорядился по-другому: около месяца он лежал в больнице, страдал от боли и беспомощности. К нему ходил его отец, возмущался, что «ничего нельзя сделать». Ходила мать, страдала. Истерила. Меня не пускали, чтобы я не видел папу таким….
Один раз я его все-таки увидел – с трахеостомой в горле, он пытался мне что-то сказать, я думал, что что-то важное, но он возмущался, что не приходит доктор. Сказать этого он не мог, написал на бумажке. Я не знал, что с ней делать – отдал матери. Почему-то я, посмотрев на него, сразу понял, что вижу его в последний раз…
На похоронах я не плакал, не знаю, почему, но я был как-то рад за него, что ли. Я, наконец, увидел его умиротворенным.
